Междуморье

Вот те и шли. Выглядело это сюрреалистично. Вокруг пустота переходной страны, где-то между Центральной Европой и Балканами, желтые поля хлебов, полевые тропки и равнина до самого горизонта, а по этим тропкам шли люди, которые вышли с телевизионных экранов, из новостей о войне на Ближнем Востоке, о войне в Сирии, об ИГИЛ, о лагерях в Турции, о бомбах в Ливане, о талибах в Афганистане и Пакистане, о взрывах на базарных площадях в Ираке; в общем, из всех тех новостей, которые людям уже осточертели, и которые их попросту переключают, потому что, да сколько же можно. Местные глядели на беженцев с недоверием. Буквально только что они видели их в телевизионных новостях о сирийской войне, об Асаде и мятежниках, об ИГИЛ, о курдах и лагерях беженцев на турецкой границе, затем о тонущих в море иммигрантах, о выброшенных на пляж трупах – и вот теперь они уже за окном. За окном! Здесь, у нас! На привычной, на извечной земле, в нашей тривиальной, обыденной и обычной реальности! Вот они, эти пришельцы, эти инопланетяне! Пришли!

Я стоял посреди того самого хлебного поля на границе Сербии и Хорватии, с паспортом в кармане: карминового цвета, с выдавленным золотой краской орлом и надписью "Республика Польша. Европейский Союз". С паспортом, обеспечивающим мне такие комфорт и безопасность, которые мог предоставить только этот континент, и я глядел, как они идут. Их паспорта здесь ничего не значили, не могли они с ними, вот так запросто, пересекать границы Евросоюза, так что границы попросту ликвидировали. А точнее, на какое-то мгновение перестали притворяться, что граница существует. Как самое обычное, по другой стороне этой не существующей в природе линии, разделяющей Сербию и Хорватию между собою (которые, как и все государственные образования делали все возможное, чтобы доказать свое существование) стояли хорватские полицейские. Стояли с несколькими воронками и патрульными машинами тоже в поле, они формировали беженцев в группы по полтора десятка человек, грузили в фургоны и вывозили в Товарник. Они были чрезвычайно милыми и вежливыми. А еще – несколько перепуганными. Выглядели они немного так, словно бы сопротивлялись вызову родом из космоса и не до конца знали, с чем все это едят и как едят, так что, на всякий пожарный, настроены были дружески. И они стояли в этих своих знакомых хлебах, на полевой дорожке, стояли в самом центре Центрально-Восточной Европы, в самом центре той самой Руритании, сбивали в группы беженцев из телевизора и вежливо отвозили их в организованный как следует лагерь в Товарнике.

А они шли через эти руританские хлеба. Темнокожие, смуглые, бледные. Сирийцы (их узнать легче всего, поскольку, чаще всего, это был средиземноморский тип), иракцы, афганцы, пакистанцы, суданцы, эритрейцы. Иногда люди из Северной Африки, но реже, потому что ливийцы и алжирцы выбирали совершенно другие трассы. И я стоял со своим паспортом в кармане и глядел, как все они идут. Я улыбался им, а они улыбались мне, говорили мне "хай", "хэлло", и я не знал, то ли они вот так говорят и улыбаются, поскольку у них попросту говорят "хай" и "хэлло" встреченным на улице людям, или же они нуждаются в инстинктах акцептации в этих странных, северных странах, прохладных восточноевропейских террах инкогнитах, диких и грозных, где, как наверняка они себе представляли, славянские мафии убивают всех вокруг, и ежеминутно славянские националисты кого-то бьют. А им нужно здесь пройти, перемерить эту землю по пути в истинную Европу. То есть, короче говоря, в Германию. Ну и, может быть, в какую-нибудь Швецию или Норвегию. Они шли и глядели на то, что их окружает, и видели все это, руководствуясь такими же самыми стереотипами, как те, кто глядели на них. Ну а почему, вроде, должно было быть иначе? Через эти хлеба между Сербией и Хорватией не шли ни демонизированные дьяволы, ни идеализированные ангелы. Шли обычные люди из плоти и крови. Точно такие же, как другие.

- Прошу прощения, my friend, - обратился ко мне один из беженцев спустя несколько дней в хорватском Белим Манастире, - как называется эта страна?

- Хорватия, - ответил я ему.

Тот несколько раз повторил это название, покачал его во рту, покачал головой, прикрыл глаза, затем еще раз произнес это чужое слово, "кроешия" (Сroatia), и выглядел он так, словно произносил и крутил во рту без особой надежды на то, что эту вот "кроешию" удастся запомнить чуть подольше, чем на несколько секунд.

- Thank you, my friend, - сказал он и отправился на бензозаправку, чтобы встать в очереди за сигаретами.

В Товарник мы приехали из Сербии. Это была Воеводина, и по обеим сторонам границы местные разговаривали по-венгерски. Вообще-то говоря, пейзаж выглядел точно так же и тут, и там, разве что Венгрия была очищена до зеркального, немецкого глянца, а Сербия была чуточку потасканной и припавшей пылью. Но на самом деле все было таким же самым: пейзаж плоский и приятный, плоские и приятные городишки и деревушки.