Междуморье

Когда я приехал, Венгрия как раз закрыла границу, через которую ранее, контролируемым образом, беженцы протискивались в их страну. Люди начали собираться возле двух расположенных рядом пограничных переходов: один для международного движения, второй – для местного. На земле валялся мусор: бутылки, пластиковые упаковки, остатки фруктов. Тонны мусора. Люди садились прямо на асфальт. Между обоими переходами разбивали палатки. Вокруг росла кукуруза. Беженцы на поля не заходили. Может быть, боялись. Они ведь находились на чужой территории, так что предпочитали не провоцировать. Селяне проезжали на тракторах, присматривались к толпам. Они, наверняка, тоже боялись. Все боялись. Пограничники тоже выглядели напуганными. Дальнобойщики, застрявшие в этой людской каше, тоже, причем, очень даже. Они чего-то там бурчали про талибов и ИГИЛ. Но было спокойно. Спокойно и скучно. Журналисты, которые крутились по лагерю с микрофонами, аппаратами и камерами, позевывали. Камеры включались только тогда, когда что-то происходило, а происходило очень даже редко. Если бы хотя бы кто-то молился – мусульманская молитва выглядит весьма эффектно, в особенности, если молится толпа. Но молитв не было. Кто знает, может быть их Бог тоже постепенно начинает умирать…

Жители приграничных селений подходили к оградам и глядели на людей из иной действительности, что крутились по их маленькому, локальному, выметенному мирку. По их Хоббитону. Но, что удивительно, они были спокойны. Печальные и взволнованные – да, но спокойные. Я тоже глядел на эту порядочную до мозга костей Воеводину. И мне тоже было чертовски неприятно и печально. Мне было жалко. Говоря откровенно, хотелось плакать.

Беженцы не стучали в дома, не заходили во дворы. Воеводинцы иногда выносили им воду, беженцы благодарили с легким поклоном, кладя руку на сердце. Но разговаривали друг с другом, скорее, редко.

Мы ехали в сторону сербскохорватской границы на мосту над Дунаем. Стояла ночь, совершенно черная, как будто бы кто-то выключил свет в подвале, и прожектора вырывали из смолистого мрака людей, идущих по обочине. И нужно было тщательно следить, чтобы кого-нибудь из них не сбить.

Пограничники были перепуганы, а граница закрыта. Они ужасно извинялись, что не могут нас пропустить. Раскладывали руки и говорили: сами видите, что творится. Их было немного, а знали, что на них идут толпы. Так что пограничники крутились по черному от ночи граничному переходу и ждали.

Мы поехали через Венгрию.

На венгерской границе тоже продолжалось нервное ожидание. В небе летал вертолет с прожектором. Мусора дымили сигаретами и водили за машиной взглядом. Мы проехали. Было пусто. Все выглядело так, будто бы все венгры исчезли, закрыли страну и выключили свет. Или же, как будто делали вид, будто их дома нет. Ближайший мост через Дунай был в Баи. На хорватском переходе проверяли: не везем ли мы кого-нибудь в багажнике. И сказали: езжайте дальше, как увидите Бели Манастир, голова у вас лопнет.

Чего-то подобного Бели Манастир, похоже, никогда не видел за всю свою историю. Люди были повсюду. Но нигде ни следа напряжения. Одна только усталость. Городская гостиница была открыта. Садик при пивной – тоже. Некоторые из беженцев присаживались в нем, но покупали только кофе или чай, не желая злоупотреблять. Некоторые снимали гостиничный номер, чтобы впервые за кучу времени порядочно выспаться и помыться. Обслуживающий персонал ни на кого не выступал. Подвыпившие местные – тоже нет.

Под Загребом у нас стало клинить двигатель. Мы были придурками типа польский риск-фиск, потому что буквально только что спрашивали у механика, мол, если мы поедем дальше, не сгорит ли двигатель. Он сказал, что сгорит, а мы сказали ему спасибо, поехали дальше, и двигатель сгорел.

Мы съехали с автострады, нашли мастерскую. Мать хозяина спросила у нас про беженцев. Ей хотелось узнать, идут ли они в эту сторону. Мы сообщили, что из Товарника, вроде как, их автобусами повезут в Загреб. Она показала нам замазанную дыру в стене дома – Следы от сербских снарядов, - сообщила она. – Нам ведь тоже пришлось бежать. Это было так недавно, а кажется – будто бы в какой-то другой жизни.