Международный психоаналитический ежегодник. Шестой выпуск. Избранные статьи из «Международного журнала психоанализа» (сборник)

Нами манипулируют таким образом, что мы начинаем воображать: эта история любви может действительно осуществиться, вопреки исходной преступности, постоянным нарушениям достоинства Скотти и отречению Джуди от ее достоинства. Однако, как знают аналитики и как сформулировал Вуди Аллен, «сердце хочет того, чего оно хочет»[113]. Каждый раз, когда я смотрю этот фильм, я надеюсь, что Скотти и Джуди найдут способ быть вместе. Как заметил Джегер (Jaeger, 2012, р. 325), «романтизм “Головокружения” настолько силен, что порождает ностальгию по тому, что утрачено в результате отказа от очаровывающей иллюзии». И когда Скотти узнает правду, мы одновременно и беспокоимся за Джуди, и поддерживаем стремление Скотти достичь отмщения. Мы, таким образом, опосредованно испытываем ущемление достоинства обеих сторон. Хичкок ведет нас туда, где мы начинаем хотеть несовместимых вещей, как в бессознательном, которое не знает никаких «нет». Смотря фильм Хичкока, мы даем согласие на путешествие в восхитительные и отвратительные места в наших мыслях и чувствах – в места бессмертия и унижения, в которых, как мы надеемся, нам не придется оказаться в реальности.

Включение письма Джуди и эпизод с убийством в башне привели к множеству разногласий между Хичкоком и его продюсерами. Это основа понимания «Головокружения» как истории тревожного ожидания, а не как детектива (Spoto, 1983). Мастер напряжения держит под контролем эмоции зрителя, так же как Элстер и Мадлен – эмоции Скотти. Однако – и здесь ключевой момент – для Скотти эта история никогда не была историей напряженного ожидания. Он не знал правды до тех пор, пока не увидел ожерелье, поэтому он не может насладиться садомазохистическим удовольствием напряжения, в котором содержится ожидание развязки, даже если она будет и несчастливой. Он продолжает страдать от садизма первой части фильма.

Скотти, как кажется, атакует достоинство Джуди, вновь и вновь заставляя ее одеваться и делать прическу как у Мадлен. Может ли быть более точная демонстрация обращения мужчины с женщиной как со средством удовлетворения собственной фантазии (Gabbard, 1998)? Эти сцены нелегко смотреть, настолько остро они передают компромиссы с собой и с собственным достоинством обоих персонажей. Несколько лет назад я смотрела «Головокружение» с группой психиатров-резидентов; один из молодых людей вскрикнул во время этой сцены: «Перестань быть таким придурком!»[114] Наш ужас перед этим «чудовищным, бесчеловечным» (Rothman, 2004, p. 231) процессом смягчается нашим знанием о том, что Скотти, по сути, просто превращает ее в ту, кем она была; и ее протест не в том, что´ он о нем может думать. Тем не менее когда Скотти переодевает ее, он начинает процесс исправления/разоблачения ошибок («redress» – переодеть, исправить. – Прим. перев.). Джуди умоляет любить ее такой, какой она является на самом деле (кем бы она ни являлась), но подчиняется даже его выходящему за все рамки требованию сменить цвет волос, который, по его словам, для нее ничего не значит. Неужели Джуди берет себя в руки и принимает это наказание, это оскорбление собственного достоинства как справедливую плату за продолжающееся нарушение его?

Наконец, в гостиничном номере, после того как Джуди собирает волосы в узел, возрождение Мадлен завершается. То, что Джуди принимает обожание Скотти, и ее решение надеть ожерелье Карлотты подтверждают, что она находится в таком же заблуждении, как и он. Возможно, она чувствует, что может существовать в качестве Мадлен, как существовала раньше, и что для Скотти идеальный образ не будет испорчен. Не представляет ли это грандиозную, презирающую разновидность достоинства (Marcovitz, 1970)? Мы хотим сказать ей: видишь ли ты / понимаешь ли ты, что ведешь себя глупо (не говоря уже о том, что недостойно)? Что это испортит отношения?

Джуди спрашивает Скотти: «Видишь ли ты / понимаешь ли ты?» – когда он помогает ей застегнуть ожерелье Карлотты. И тогда он понимает, без тени сомнения. Она, должно быть, тоже обладает некоторой «пустоголовостью» и, похоже, хочет содействовать своему падению. И в Скотти моментально просыпается садистический партнер его мазохизма: у него рождается план вернуться с Джуди к башне. Скотти становится главным нарушителем достоинства, завершая на наших глазах трансформацию от жертвы-орудия к злодею (San Juan, McDevitt, 2013, р. 102). И хотя Скотти стремится к тому, что понимает как справедливость, им движет месть. Он пугает Джуди и унижает ее, принуждая повторить восхождение на колокольню. В этот момент Джуди заслуживает уважения к ее достоинству в том смысле, что преступник сохраняет базовые человеческие права, в том числе право не быть униженным.