В «Головокружении» нити/улики для Скотти и для нас встроены в язык, изображения и звуки таким образом, что мы можем их понять и увидеть только в ретроспективе и после нескольких просмотров. И по аналогии с известным «ружьем на стене» из пьесы Чехова мы предполагаем, что´ Хичкок с его строгими стандартами и четко выверенной раскадровкой имел в виду (сознательно и бессознательно), что все, что он сказал и показал, несет смысловую нагрузку. Как и в психоанализе, мы предполагаем, что смысл есть практически во всем (за исключением, возможно, некоторых сигар), даже если мы его не видим или не можем понять. Трюффо (Truffaut, 1969, р. 401) говорит Хичкоку: «Пустота для тебя обладает магнетической привлекательностью; ты воспринимаешь ее как вызов… Ты видишь фильм как сосуд, который необходимо наполнить до краев кинематографическими идеями…». И Хичкок соглашается.
Итак, я держала вас в напряженном ожидании достаточно долго. Около тридцати лет назад я смогла обнаружить, что имя Мадлен происходит из иврита, где «мигдал» – это башня. Во время одного из многих перепросмотров «Головокружения» пятнадцать лет спустя у меня в голове внезапно щелкнуло: Мадлен… башня! С первой сцены фильма Хичкок держит символ башни прямо под носом у Скотти и у нас. Во вступительной сцене на крыше мы видим Башню Коит[115]
в ночном небе Сан-Франциско, позже она станет ориентиром для Мадлен, когда она ищет квартиру Скотти. Хичкок показывает нам Скотти и Мадлен рядом с башнями в первой половине фильма: на кладбище и в отеле «Маккиттрик». Важность «Мадлен» отчетливо видна и в романе; башня появляется в самом начале – Эйфелева башня. И читатель романа в католической Франции, скорее всего, проведет параллель между «Мадлен» и церковью Мадлен, Марии Магдалины. Французский читатель, как и многие зрители фильма, могли также подумать о «Мадлен» Пруста (печенье «мадлен» в романе Марселя Пруста «В поисках утраченного времени». –Я до сих пор пребываю в замешательстве: каким образом то, что я знала об имени Мадлен, оставалось незамеченным столько десятилетий?! Конечно, я видела имя таким, какое оно есть, только потому, что у меня есть своя любимая Мадлен (о которой я больше ничего не скажу, играя таким образом роль Хичкока, любившего поддразнивать зрителей). Как я уже отметила, я изучила обширные материалы, посвященные творчеству Хичкока, дабы удостовериться, что мои наблюдения действительно оригинальны. Я читала с тревогой, затаив дыхание: как бы не обнаружить, что я всего лишь заново открываю что-то уже известное (как Скотти). Я наблюдала в себе повторяющийся паттерн ослабевания сомнений и умеренного презрения по мере изучения статьи за статьей выдающихся аналитиков, философов и киноведов. Один из них описывал варианты сценариев и то, как в них меняются имена героев (Krohn, 2000). Другой был настолько внимателен к языку, что заметил иронию в названии дизайнерского бюстгальтера у Мидж: cantilever/can’t-I-leave-her (игра слов: консоль / могу ли я покинуть ее. –