Джуди или Рэне? «Головокружение» – это скорее тревожное ожидание, нежели тайна, потому что мы узнаём о развязке, когда Джуди читает свое письмо, и Хичкок показывает нам, что произошло на колокольне. Но для Скотти это тайна; он должен найти ключи и ответы, чтобы понять, что происходит. В той степени, в которой мы отождествляем себя со Скотти, этот фильм становится загадкой и для нас. Но почему же тогда Хичкок не оставил дополнительный ключ/нить – Рэне, чтобы и дальше дразнить нас? Джуди соответствует истории во всех разнообразных смыслах; Рэне послужила бы усилению переживания «не могу поверить, что я этого не видел / не знал», усилению идентификации с детективом, упустившим подсказку, как это сделал Скотти. И, таким образом, послужила бы усилению нашего переживания (проживаемого через героев фильма), что нами манипулируют, используют в качестве средства, а не цели. В общем, мы все еще пытаемся быть способными учениками «Головокружения».
Вне зависимости от того, в какой степени Хичкок использует зрителя в качестве средства для достижения цели – своего развлечения/удовольствия, – здесь присутствует система моральных принципов и ценность художественного творчества в изображении состояний человека. Язык, фантазии и способность мыслить символически необходимы для понимания того, что
мы ценим в человеческом существовании. Способность играть, воображать, владеть переходным пространством между реальностью и вымыслом означает достижение культуры. Проявляя уважение к значимости слов – и к возможности игры со словами, – режиссеры и писатели подтверждают достоинство человеческой культуры и этого аспекта идентичности человека. Так, Фрейд признавал достоинство юмора (Freud, 1927, р. 163).В «Головокружении» есть что-то от сновидения (Perry, 2003, р. 178). Как писал Фрейд в обсуждении своего сна об инъекции Ирмы:
В каждом сновидении есть по крайней мере одно место, в котором оно действительно непонятно; это служит пуповиной, соединяющей сновидение с неизвестностью. (Freud, 1900, р. 111, fn. 1; цит. по:
Пуповину, словно шиньон Карлотты, можно рассматривать как своего рода водосток с головокружительными водоворотами. В конце анализа своего сна Фрейд признает, что он знает больше, но предпочитает утаить от нас это знание. Подобным образом, возможно, поступает и Хичкок:
Это пуповина сновидения, то место, в котором оно соприкасается с неопознанным… Мысли, которые скрываются за сновидением и которые всплывают при его толковании, должны оставаться незавершенными и расходиться во все стороны сетевидного сплетения нашего мышления. Над самой густой частью этой сети и возвышается желание сновидения. (Ibid., p. 525; цит. по: Там же. С. 459)
Можно ли считать Мадлен падшей женщиной и не пали ли мы сами, используя мучения Скотти для собственного возбуждения и удовольствия? Разве мы не вовлечены в насилие над достоинством, если отложили свои сомнения и наслаждались собственной идентификацией с безнравственностью? Или достоинство культурного дискурса перекрывает это? Достиг ли Хичкок своей цели, удерживая меня – а теперь и вас – в подвешенном состоянии целую вечность при помощи неразрешимой загадки Джуди/Рэне? Что мы обнаружили: он сделал выбор – или упустил возможность? Смеялся ли он последним, заставив нас продолжать разговор с ним из его места среди мертвых, заставив отыгрывать страшное и желаемое – возможность мертвому находиться среди нас? Психоанализ «Головокружения» может так и остаться бесконечным.
Я хочу выразить признательность доктору Салману Ахтару, доктору Глену Габбарду и профессору Адриэнн Харрис за их поддержку в написании этой статьи; профессору Стивену З. Левину, доктору Стивену Керзнеру и доктору Сидни Пульвер – за их полезные комментарии о первых вариантах текста. Моя благодарность профессору Хомэ Кинг за приглашение выступить с этой статьей в Центре визуальной культуры при Колледже Брин Мор, а также ей и профессору Лизе Зальцман – за их проницательные замечания. Это эссе посвящено прекрасной, неуловимой Мадлен.