Межконтинентальный узел

– Вы думали, что это проверка? – переспросил Славин и неторопливо, чуть не по слогам, врезал: – Скажите, а сколько вариантов и значений дал этот самый Сайтон для использования слова «либерти» в шифровке?

Лицо Кулькова снова потекло; Славин понял, что угадал. «Бойся везения вначале», – вспомнил он слова Абеля, тот часто повторял именно эту фразу; сейчас Кульков задаст какой-нибудь вопрос, чтобы выгадать время.

– Что вы имеете в виду? – спросил наконец Кульков, облизнув сухие губы.

– Ничего, – устало ответил Славин. – Ровным счетом ничего. Но от того, как вы ответите, зависит лишь одно: поверю я вам или нет. Конкретно: примем мы ваше предложение о поездке в Берлин или отвергнем… Не торопитесь говорить… Идите в камеру и подумайте…

…На сообщение Кулькова, заложенное им в контейнер тайника – под контролем контрразведчиков – и взятое через пятнадцать минут Питером Юрсом, радиоответа, как это бывало ранее, в тот же день не последовало…

В КГБ не знали, что сразу после прочтения информации Н-52 московская резидентура ЦРУ отправила в Лэнгли срочную шифрограмму: одна из цифр написана Н-52 таким образом, как было обусловлено заранее – в случае провала.

…Прочитав расшифрованное сообщение, ЗДРО вытянул ноги, запрокинул руки за голову и закрыл глаза, не зная, радоваться этой новости или печалиться; любой агент обречен, вопрос времени; сейчас важно другое – настало ли время, когда провал Н-52 угоден и, соответственно, розыгрыш «Либерти», или же время еще не приспело; рано, поздно, не успел, переторопил – значения не имеет; время или нет, вот в чем вопрос…

«Папа!

Я получил письмо.

На все твои доводы я бы мог ответить своими.

Но это будет перебранка, а она представляется мне недостойной.

Ты не прав ни в одной из своих посылок. Все твои соображения несут на себе печать пристрастного домысла.

К сожалению, я обязан открыть тебе правду.

Тетя Мэри объяснила мне, что врачи сказали маме, как ей опасно рожать. Но ведь ты итальянец, а как итальянец может жить, не имея детей? И ты заставил маму родить меня. И поэтому ее не стало.

Тетя Мэри сообщила мне об этом три года тому назад, когда у тебя появилась именно та женщина, которая так сострадала, что ты не научил меня ценить добро. Передай мою глубокую благодарность твоей подруге за заботу обо мне. Я очень тронут и отдаю дань ее бесспорным педагогическим способностям. Только пусть бы она решилась пожертвовать собою, чтобы удовлетворить прихоть мужчины, которого любит: родить ребенка, зная, что это унесет ее в могилу.

Не считай меня неблагодарным. Я никогда не забуду то добро, которое ты для меня сделал.

Эту горькую правду ты вынудил меня сказать своим жестоким письмом.

Сейчас я живу у бабушки, нам с Дэзи здесь удобнее, и старенькая счастлива, что не одна. Так что звони. Я буду рад услышать тебя.

Стивен»…

Кузанни отложил письмо, не в силах пошевелиться. Что он такое говорит?! Это же бред какой-то!

«Ну и что? – спросил он себя, ощущая громадную тяжесть в плечах, словно чугунные плиты положили на них. – Ну и что? Если он поверил в это, ничто его не переубедит, это навсегда… Но Мэри не могла так сказать! Это невозможно! Так позвони ей, – сказал он себе, по-прежнему не в силах пошевелиться. – Зачем? Что это изменит? – спросил он себя. – Как – что?! Ведь это ложь! Ты же сам писал ему про беду интеллигентов: обижаются, вместо того чтобы действовать… Но почему Мэри так сказала ему?! Почему?! Ведь я всегда считал ее своим другом! Мэри, милая Мэри, с ямочками на щеках, как же ты могла произнести такую кощунственную ложь?! Зачем?!»

Он все-таки пересилил тяжесть этих треклятых чугунных плит и медленно поднялся. «А зачем я поднялся? – подумал он. – Ах да, мне ведь надо найти телефон Мэри, я давно ей не звонил, запамятовал номер, плохо… А где моя записная книжка? В сумке, – ответил он себе. – Где она, кстати?»