Межконтинентальный узел

- А дальше, - сказал Кузанни, - мне потребуется сюжет о людях ЦРУ, работающих с агентурой в России. Так или иначе, - словно бы извиняясь, заметил он, - я обязан думать о массовом зрителе. Необходим головоломный, чисто шпионский сюжет, только тогда зрители проглотят мою о с н о в о п о л а г а ю щ у ю идею: безысходная трагичность схватки гигантов бизнеса; умные, талантливые люди постепенно теряют чувство перспективы... Борьба затягивает, Дим, она лишает человека кругозора, рождается зашоренность, слепая устремленность к поставленной перед собою цели...

- Только не пиши новую версию романа "Парк Горького", - усмехнулся Степанов. - Если хочешь, я пришлю тебе наши официальные материалы, фантазируй по ним. Пожалуйста, взрывай их изнутри, не соглашайся - твое право, но следуй фактам, не выдумывай по поводу того, чего не знаешь, получится лабуда...

- Что?!

- Это непереводимо. - Степанов пожал плечами: - Одним словом... Ложка дегтя в бочке с медом...

- Но, в принципе, тебе было интересно, когда я читал?

- Очень.

- Почему?

- Потому что новая информация... И ты относишься с симпатией как к своему Питеру Джонсу, так и к Дейвиду Ли, хотя не любишь их...

- К этим да, - согласился Кузанни. - Но я терпеть не могу Сэма Пима. Этот человек шел по трупам. Он одержим. Иногда мне кажется, что в нем сокрыта паранойя: так он ненавидит вас и боится...

- Наверное, все-таки сначала "боится", а потом "ненавидит"?

- Нет, все обстоит именно так, как я сказал... Когда-то он возненавидел вас, а после уже пришел страх, который родил невероятную активность.

Степанов рассказал Юджину несколько сюжетов, из тех, что были на памяти: дело Филатова, военный, завербованный ЦРУ в Африке; Пеньковский.

- Ты все же навязываешь мне ваши версии, - усмехнулся Кузанни, поднимаясь с кровати. - Ты р а б о т а е ш ь со мной...

Степанов сразу же вспомнил Клауса Менарта: Кузанни повторил его слова...

- Сегодня будешь писать? - спросил он.

- Конечно. Все равно на конференции ощущается какая-то вялость. Надо ждать главного, результата, а это самое противное; спасение в работе; запрусь и начну диктовать...

- Тебе машина завтра не нужна? - спросил Степанов.

- Нет.

- Она у тебя оплачена?

- Да. На неделю.

- Можешь одолжить?

Кузанни вытащил из кармана ключи, бросил Степанову:

- Документы в ящике, все застраховано, только бензина мало... Если у тебя совсем плохо с деньгами, могу списать бензин на счет продюсера.

- Бензин достану, спасибо, - ответил Степанов.

- Но тебе действительно все это нравится? - настойчиво, как-то ищуще, повторил Кузанни. - Ты мне честно говори, мы, американцы, не боимся, когда нам говорят правду... Только чтоб в глаза, открыто.

- Я бы не стал тебе врать, Юджин. Мне действительно нравится твой сценарий, - повторил Степанов. "Господи, как же мы все похожи; любим, когда хвалят, необходимый детонатор продолжения работы". - Он замечательный, честно... Только у тебя все еще нет движения к финалу... Ты был прав, когда говорил, что не знаешь конца своего фильма... Мне почему-то кажется, что финал должен быть очень личностным...

- Это как?

- Ну, не знаю... Допустим, Дейвид Ли победил... Возвращается домой, в свой замок на озере Токсидо, счастливый, сильный, неуемный - одним словом, динамическая махина... А детей его в замке нет... Тихо... Как в морге... Понимаешь? Малышей похитила мафия, перекупив секретаршу Дейвида Ли... А мафии уплатил Питер Джонс... Лежит себе старец в кардиологической клинике и неотрывно глядит на телефон - знает, что сейчас позвонит Дейвид, "любимый, молодой дружочек", предстоит торг... Ты только этого торга не пиши, ты просто покажи убитого горем отца и умирающего Джонса, который и на пороге смерти не намерен сдаваться... По монтажу может быть интересно, а там черт его знает... Помоги людям понять, что из многих побед, которые они одержали в жизни, большинство на самом-то деле были пирровыми. Предательство самих себя... 2

Требовать от писателя, чтобы он воспроизводил жизнь точно такой, какая она есть (а того пуще, какой должна быть), - значит расписываться в собственном невежестве. Ценность литературы определяется мерой приближения к т е н д е н ц и и, с одной стороны, и созданием образа, вызывающего доверие читателя, с другой.

Предмет литературы не есть копирование потока жизни, но вычленение из него таких коллизий, которые вызывают у читателя симпатию или ненависть, побуждают к деянию или, наоборот, воздерживают от необдуманного поступка.

С о ч и н и т ь жизнь невозможно. "Из ничего не будет ничего". Однако именно литератор, обладающий даром наблюдения и анализа, может создать такую книгу, которая порой оказывается концентратом правды, в чем-то даже более жизненной, чем сама жизнь, ибо категория случайностей, столь типическая для людской каждодневности, уступает место эмоциям, соединенным с логической структурой писателя, живущего существом сегодняшнего дня...