Межзвездный скиталец

But to return to my experience in Oppenheimer's cell.	Вернемся, однако, в камеру Оппенгеймера.
His body was that of a man long dead and shrivelled by desert heat.	У него было тело человека давно умершего, сморщившееся, словно от зноя пустыни.
The skin that covered it was of the colour of dry mud.	Покрывавшая его кожа имела цвет высохшей грязи.
His sharp, yellow-gray eyes seemed the only part of him that was alive.	Острые желто-серые глаза казались единственной живой частью его организма.
They were never at rest.	Они ни минуты не оставались в покое.
He lay on his back, and the eyes darted hither and thither, following the flight of the several flies that disported in the gloomy air above him.	Он лежал на спине, а глаза его, как дротики, метались то туда, то сюда, следя за полетом нескольких мух, игравших в полутьме над ним.
I noted, too, a scar, just above his right elbow, and another scar on his right ankle.	Над его правым локтем я заметил рубец, а другой рубец на правой лодыжке.
After a time he yawned, rolled over on his side, and inspected an angry-looking sore just above his hip. This he proceeded to cleanse and dress by the crude methods men in solitary must employ.	Спустя некоторое время он зевнул, перевернулся на бок и стал осматривать отвратительную язву над ляжкой; он начал чистить ее и оправлять грубыми приемами, к каким прибегают жильцы одиночек.
I recognized the sore as one of the sort caused by the strait-jacket.	В этой язве я признал ссадины, причиняемые смирительной рубашкой.
On my body, at this moment of writing, are hundreds of scars of the jacket.	На мне в тот момент, когда я это пишу, имеются сотни таких же.
Next, Oppenheimer rolled on his back, gingerly took one of his front upper tooth-an eye teeth-between thumb and forefinger, and consideratively moved it back and forth.	Затем Оппенгеймер перевернулся на спину, бодро захватил один из передних верхних зубов -- это был главный зуб -- между большим и указательным пальцами и начал расшатывать его.
Again he yawned, stretched his arms, rolled over, and knocked the call to Ed Morrell.	Опять он зевнул, вытянул руку, перевернулся и постучал к Эду Моррелю.
I read the code as a matter of course.	Разумеется, я понимал. что он выстукивает.
"Thought you might be awake," Oppenheimer tapped. "How goes it with the Professor?"	-- Я думал, ты не спишь! -- выстукивал Оппенгеймер. -- А что с профессором?
Then, dim and far, I could hear Morrell's taps enunciating that they had put me in the jacket an hour before, and that, as usual, I was already deaf to all knuckle talk.	Я еле расслышал глухие постукивания Морреля, который докладывал, что меня зашнуровали в куртку с час тому назад и что я, по обыкновению, уже глух ко всяким стукам.
"He is a good guy," Oppenheimer rapped on. "I always was suspicious of educated mugs, but he ain't been hurt none by his education.	-- Он славный парень, -- продолжал выстукивать Оппенгеймер. -- Я всегда был подозрительно настроен к образованным людям -- но он не испорчен своим образованием.
He is sure square.	Он молодец!
Got all the spunk in the world, and you could not get him to squeal or double cross in a million years."	Он храбрый парень, и ты в тысячу лет не заставишь его сфискалить или проболтаться!
To all of which, and with amplification, Ed Morrell agreed.	Эд Моррель согласился со всем этим и прибавил кое-что от себя.