Мгновения

Но мне уже все равно. Я его даже не слушаю. Не желаю слушать. Я чувствую, что меня нагло обманули. Провели вокруг пальца и оставили ни с чем. Все эти картины – просто хлам, никому не нужный мусор, медленно рассыпающийся, растлевающий, распадающийся на части, существующий лишь потому, что кто-то когда-то посчитал их достойными такого внимания и запечатал в это Хранилище.

К чему они, если их нельзя просто взять и посмотреть, для кого и для чего, если портятся даже от элементарного света, а самое главное зачем? Зачем они, когда есть Система, изображения и Мгновения. Зачем это дряхлое псевдоискусство, если у нас лучшее и новое?!

– Почему? Почему это … это все…

Чувствую, как внутри тела будто цунами, пока лишь легкий намек, дымка на горизонте, но скоро гигантская волна достигнет берега и обрушится на него всем своим неотвратимым и разрушительным гневом, во мне медленно закипает растерянная ярость. Взгляд скользит по кругу. Металл, лестницы, полотна, стекла, холсты, багеты, огни, темнота, и снова-снова… Калейдоскоп, из которого я не могу вырваться. Калейдоскоп лжи, фальши, разочарований, обид, грусти и тоски. Он уже готов навалиться на меня, поглотить и забрать с собой. И я хоть могу, не хочу убегать.

– Юрген?

У меня кружится голова.

– Юрген?!

Это все такое же тусклое и ненастоящее, мертвое, придуманное, забытое.

– Юрген…

Я слышу голос мамы, и замираю, как вкопанный.

– Смотри внимательно, Юрген.

Она одновременно и строга, и улыбается. Угадываю это по интонациям. Слова звучат прямо около уха, но я оборачиваюсь, а ее нет.

– Не пугайся, все нормально. Я рядом.

Она, ощутив мою растерянность и страх, тут же успокаивает. Тон становится мягким, певучим и мелодичным. Словно она рассказывает мне сказку на ночь.

– Смотри внимательно, милый. Что ты видишь?

Мир вокруг темнеет. Она замолкает.

– Мама?

Я кричу. И голос не мужской, а по-детски звонкий.

Темнота рассеивается. Передо мной стена и картина.

– Что ты видишь, Юрген?

Она повторяет вопрос. Я отвечаю. Перехожу от фигуры к фигуре, привычно перечисляю детали. Мне нравится цвет: очень ярко, смело и живо, нравится выверенная симметрия композиции, которая не раздражает глаз, словно ее создатель высчитывал и выстраивал все по линейке, нравятся изгибы линий, они идеальны и в них нет изъянов от подрагивающих рук, неловких движений или плохо заточенного грифеля. Но отчего-то от каждого взгляда на эту картину мне как-то не по себе: неудобно, некомфортно, страшно. И постепенно чувство усиливается. Обрываю рассказ, спрашиваю.

– Что с ней, мама? С картиной?

Мама улыбается. Она очень довольна. И хоть я не вижу ее, уверен, что чувствую правильно.

– Ничего. Просто это иллюзия, Юрген. Отличная иллюзия, но всего лишь одно короткое мгновение.

Мир опять меняется.

– А вот это…

Мама стоит рядом. Одна ее рука лежит на моем плече, а вторая поддерживает на весу маленький, неказистый холст, натянутый на деревянную раму.

– … это жизнь.

Бух!

Видение меркнет. Резкая боль осколками разлетается по телу. Я кричу и отключаюсь.

Отдых

Дверь тихо скользит по полозьям, мягко упирается в ленту уплотнителя и с едва слышимым звоном закрывается.

Я отправляю вдогонку Марте мяукающего кота – Мадс таки поделился источником своих крутых шаблонов. Она в ответ присылает собственный хохочущих образ, после этого вокруг все затихает.

Я рад и не рад одиночеству. После возвращения из Хранилища мне не сказать, что вообще хочется выходить из дома. Во-первых, иногда еще побаливает голова, падая в обморок, я здорово ударился затылком о бетонный пол, а во-вторых, нет настроения. Все вертится в мыслях это странное видение. Уже в которых раз пытаюсь вспомнить, было ли такое на самом деле, и хоть убей не могу.

Но зато теперь я много создаю. Помогает скоротать время и справиться со скукой, навязчивыми эмоциями, с пробудившимися воспоминаниями о маме и детстве. Делаю разные Изображения, в основном по мотивам увиденных в Хранилище картин. На сей раз я не протупил и заставил Мадса показать мне добрую половину произведений из рекомендованного Потока Системы, к сожалению, самую мою любимую картину, ту, с эффектным мазком месяца, он не нашел – она хранится в другом месте, далеко отсюда. Правда, мои Изображения, хоть мои зрители и не догадываются об этом, очень далеки от истлевающих, потемневших оригиналов…

Как люди в то время вообще могли существовать в таком мире? Все было недоступно, зыбко и мимолетно, сегодня оно существует, а завтра – пожар или потоп – и ничего уже нет. Как они жили, полагаясь лишь на примитивную технику, медленную связь и собственные знания, интуицию, реакции и чувства? Почему не боялись, потому что я вот, например, жутко переживаю, стоит лишь выключить Систему.

Как они творили? Без удобных инструментов, без Экранов, без Потоков и зрителей? Ведь, если подумать, создание даже примитивного статического изображения вне Системы требует огромных, нет, тектонических усилий. Какое тут привычное мне удовольствие, это же совершенно адский труд?!

Но с другой стороны… Эх… не важно.

Марта ушла. И теперь в моем распоряжение весь остаток вечера.