«Мягкая сила» в мировой политике

О том, сколь важное внешнеполитическое значение придается руководством США санкционным вопросам, свидетельствует тот факт, что в 2013 г. в Государственном департаменте создана специализированная структура, призванная координировать санкционные режимы США: до этого управление ими было рассредоточено по различным министерствам и ведомствам.

“Санкционные” суждения Дж. Ная в контексте “мягкой силы” появились, похоже, не случайно. Они имеют свою геополитическую предысторию, доктринальную базу которой американское руководство заложило фактически сразу после окончания Второй мировой войны. В директиве Совета национальной безопасности США от 18 августа 1948 г. № 20/1 под названием “Цели США в отношении России”, рассекреченной лишь 30 лет спустя, говорилось, что при государственном планировании, ныне, до возникновения войны, следует определить цели, достижимые как во время мира, так и во время войны, “сократив до минимума разрыв между ними”. Целевые установки формулировались четко, со всей политической определенностью: в корне изменить теорию и практику международных отношений, которых придерживается правительство Советского Союза, с тем чтобы он был слабым в политическом, военном и психологическом отношениях по сравнению с внешними силами, находящимися вне пределов его контроля.

При этом особо оговаривалась необходимость добиться его “значительной экономической зависимости от внешнего мира” на условиях, которые должны быть “подчеркнуто тяжелыми и унизительными для коммунистического режима”. Таким образом, преемственность и развитие – в осовремененном виде – санкционной доктрины США по-прежнему в значительной степени определяют уровень и качество американо-российских межгосударственных отношений.

Это наглядно проявилось в ходе событий на Украине, интернационализации украинского кризиса и подготовки санкций против России. Сенсационным по своей необычной откровенности стало заявление государственного секретаря США Дж. Керри в августе 2015 г.: “Нам и так непросто убеждать Европу давить на Россию из-за Украины”[64].

Най приводит весьма красноречивую статистику, согласно которой всего за пять лет, с 1996 по 2001 г., США в одиночку применили 85 новых санкций, что дало повод некоторым острословам иронизировать, что США применяли санкции против половины человечества. Санкции общего характера, считает он, приносят страдания лишь бедным слоям населения, не затрагивая сколько-нибудь серьезно жизненные интересы тех, кто реально принимает решения. Распространение санкций, дававших ограниченные результаты в 90-х гг. прошлого столетия, привело к попыткам разработать “умные санкции”, которые действовали бы против элит, а не населения. Главное здесь – их предупредительная роль. Рассматривая ее с точки зрения “мягкой силы”, Най подчеркивает, что сигнал предупреждения может нанести реальный ущерб объекту. И прогностические оценки санкционного потенциала он тесно увязывает с ее ресурсными возможностями: “Санкции, по-видимому, останутся главным инструментом силы в XXI веке, несмотря на их неоднозначность, благодаря их ценности в плане предупреждения и мягкой силы, а также благодаря тому, что они часто бывают единственным сравнительно дешевым вариантом политики”[65].

Най выделяет следующие причинно-следственные модели “мягкой силы” (рис. 1.3):

Рис. 1.3. “Мягкая сила”: причинно-следственные модели

С практико-политической точки зрения особо важным является вопрос о пределах эффективности “мягкой силы”. В политических кругах Запада отношение к ней отнюдь не однозначное. Это признает и сам Дж. Най: «Даже те, кто считает, что “мягкая сила” может помочь в достижении целей внешней политики, зачастую недооценивают трудности ее включения в национальную стратегию в качестве эффективного средства. “Мягкая сила” может оказаться более совершенным инструментом, менее рискованным выбором, чем экономическая или военная власть, но зачастую ее трудно использовать, легко утратить и затратно восстановить»[66].

Естественно, что и диапазон мнений в научно-экспертной среде варьируется весьма широко: от утверждения, что в век информационных технологий и когнитивных войн ее возможности “становятся поистине неограниченными” до сдержанных, скептических и весьма критических оценок, а некоторые оппоненты, например во Франции, отождествляя “мягкую силу” с вялым влиянием, даже настаивают на том, что наступил “конец легенды” и “кончина концепта” стала реальностью (Пьер Герлен).