«Мягкая сила» в мировой политике

При прогностическом осмыслении коридора возможностей практического использования “мягкой силы” было бы ошибочным абстрагироваться от факторов, определяющих в будущем ее эффективность и стратегическую перспективность. На экспертном уровне подчеркивается, что “мягкая сила” изменяет наше представление о природе конфликта. Но ее невозможно количественно подсчитать, она не является в строгом смысле слова одной из возможных больших стратегий. «“Мягкая сила” часто основывается на переоценке влияния на мотивацию других стран, правительство не может в полной мере ею распоряжается, она основывается на совокупности действия всего государства и общества на другие государства и общества. Ни “мягкая”, ни “жесткая” сила не смогут применяться по отдельности, потребуется более взвешенный подход при использовании ресурсов страны во внешней политике»[67].

Весьма характерно название доклада “Мягкая сила – палка о двух концах”, опубликованного на основе анализа эффективности “мягкой силы” в Институте исследований развивающихся рынков Московской школы управления СКОЛКОВО. Отмечая несомненную пользу “мягкой силы”, которую используют государства для укрепления своих международных позиций, авторы аналитического проекта отмечают, что она может “не только помочь государству, но и навредить ему”, особенно если ее наращивание отодвигает на второй план наращивание столь же необходимой силы “жесткой”. Уважение со стороны других держав может помочь сгладить некоторые проблемы, но “иногда приводит к чрезмерной самоуверенности”. В подтверждение этого и других схожих выводов в исследовании приводится пример Украины, причем еще до Майдана. Несмотря на то, что украинская “мягкая сила” была направлена вовне с целью представить имидж страны как моста между Западом и Востоком, ни одному из сменявшихся руководителей государства не удалось трансформировать это в осязаемые внутренние успехи. Анализ украинской ситуации позволил авторам исследования в обобщенном виде констатировать, что инвестиции в “мягкую силу”, как и любые другие инвестиции, могут привести как к прибыли, так и к убыткам[68].

Все большее распространение в политологическом сообществе получает критическая точка зрения, предостерегающая против “гипертрофированной переоценки” роли “мягкой силы” в международных отношениях. Так, три ограничителя, против которых она “бессильна”, выделяет А. Фененко:

Первый – геополитический. Малые и средние страны всегда будут опасаться большой и сильной страны. В лучшем случае их элиты будут искать противовес ее культурному и идеологическому влиянию со стороны других великих держав, в худшем – просто отвергать культурную политику сильного соседа, видя в ней новую форму империализма. Явно неслучайно, что наиболее жесткая русофобия присуща странам Восточной Европы, а наиболее жесткий антиамериканизм – странам Латинской Америки.

Второй – исторический. Вражда между некоторыми народами имеет настолько давние корни, что покончить с ней посредством “мягкой силы” вряд ли возможно. “Мягкая сила” невозможна там, где идентичность страны выстраивается на основе ненависти к другой стране или ее народу.

Третий – культурологический. Разные народы и общества по-разному оценивают свою роль в истории. Соответственно, для каждой страны характерна своя способность усваивать чужую “мягкую силу”.

Отсюда вывод: эти ограничения позволяют обозначить пределы успешного применения “мягкой силы”, которая представляет собой “инструмент не переубеждения врагов, а борьбы за колеблющихся, попытка привлечь их на свою сторону”[69].

Против упрощенного понимания механизма эффективности “мягкой силы” выступает Ал. Громыко, который акцентирует внимание на то, что, например, в культуре и науке в какой-либо стране может быть много достижений, но если государство не будет целенаправленно и осмысленно доносить информацию о них и о возможностях пользоваться ими представителям других народов, то эти достижения не превратятся в “мягкую силу”. Как и наоборот, “достижения в одной стране могут стать востребованными в другой, но не принести никаких благ первой”[70].

Есть, впрочем, еще более жесткая, “ограничительная” оценка возможностей и потенциала “мягкой силы”, призывающая “понимать пределы ее использования, ее, так сказать, субстанциальную несамостоятельность и сугубую технологичность”[71].

“Европейским парадоксом” назвал ситуацию с “мягкой силой” в ЕС политолог Ф. Лукьянов. Его логика рассуждений такова: теперь Евросоюз и во внутренней, и во внешней политике опирается на “мягкую силу”, а ее основа – повсюду продвигаемый имидж самой гуманной и справедливой демократической общности, всеобщего образца и магнита. “Но как сочетать этот основополагающий имидж с риском того, что применение демократических процедур внутри союза попросту его разрушит?”[72].