Мятежная клетка. Рак, эволюция и новая наука о жизни

С прецизионной онкологией есть еще одна проблема, которая на сей раз неразрывно связана со всей этой концепцией. Благодаря молекулярно-генетическому анализу теперь мы имеем дело с постоянно сокращающимися группами людей, рак которых отличается конкретными генетическими мутациями, а не с огромным количеством пациентов, объединяемых тем, что у каждого из них «рак кишечника» или «рак молочной железы». Миллиардная экономика фармацевтических компаний начинает испытывать стресс, когда потенциальные рынки сокращаются до тысяч человек или даже меньше: им проще иметь дело с лавиной идентичных пациентов, нежели с миллионом особых «снежинок». Уже сейчас производителей фармацевтики весьма сложно убедить в том, чтобы они занялись редкими видами рака – например, детскими опухолями; так неужели они озаботятся попытками поразить столь же редкие мишени?

Новые дорогостоящие лекарства идут широким потоком, несмотря на то что обеспечиваемое ими наращивание выживаемости минимально; так получается из-за того, что отсутствуют стимулы делать все это как-то иначе. Пациенты и публика хотят новых лекарств, потому что им надоело смотреть, как умирают они сами или их близкие. Благотворительные организации, компании и академические или правительственные структуры произвели огромные инвестиции в исследования, которые лежат в основе этих новых методов лечения. Регулирующие органы гордятся тем, сколь много новых лекарств они способны одобрить и с какой скоростью это происходит. А фармацевтические компании, успешно выбрасывающие на рынок очередное новое лекарство, могут получить среднюю прибыль в объеме не менее миллиарда долларов. Мы стали жертвами онкогенно-фармацевтического промышленного комплекса, который финансово неприемлем ни для кого, кроме самых богатых и хорошо застрахованных.

Прежде чем вы начнете думать, что я какая-то чокнутая из числа тех, кто носит колпак из фольги и размещает в интернете мемы о заговорах, скажу, что определенно не верю в то, что все описанное – козни таинственных злодеев, «прячущих настоящее лекарство». И исследователи рака, и сотрудники фармацевтической отрасли тоже люди. Всем нам приходилось терять из-за этой ужасной болезни близких, которых мы любим: от членов семьи и друзей до уважаемых коллег. Мне самой доводилось получать гневные письма с обвинениями в том, что я «подставное лицо фармацевтических гигантов, желающее, чтобы люди и дальше умирали». Причем такая корреспонденция приходила в то время, когда мои друзья, родственники, коллеги проходили курсы лечения от рака.

Фармацевтическая промышленность по-прежнему остается лучшей платформой для проведения крупномасштабных исследований и всестороннего обеспечения вывода на рынок новых лекарств. Коммерческие организации также несут бремя существенных затрат, необходимых для того, чтобы внедрить новые терапевтические методы после длительных клинических испытаний и регистрационных процедур. Однако я убеждена, что многие компании ответственны за то, что все поиски сосредоточены в одном и том же месте, а ход мыслей одинаков для всех. И если они обладают возможностью снять миллиардную прибыль за выпуск лекарства, увеличивающего выживание лишь на несколько месяцев, то никакого стимула к совершенствованию у них не будет. Это все равно что пообещать купить ребенку машину, даже если он получит на экзаменах тройку: зачем ему вообще трудиться ради пятерки?

За последние пару десятилетий, особенно в более богатых странах, мы добились значительного прогресса в увеличении выживаемости больных раком. Но, хотя 50 % онкологических больных в Великобритании могут рассчитывать на то, что после постановки диагноза они проживут еще как минимум десять лет, остаются другие 50 %, которым не удастся сделать это. В зависимости от угла зрения стакан либо наполовину полон, либо наполовину пуст. Да, произошло несколько настоящих прорывов: среди них достойны упоминания скрининг, позволяющий выявлять рак шейки матки; применение «Гливека» при остром миелоидном лейкозе и цисплатина при раке яичек; значительный прогресс в лечении рака у детей; иммунотерапия для той небольшой части пациентов, у которых она работает. Однако по-настоящему ощутимые сдвиги в лечении поздних стадий метастатического рака все еще идут очень и очень медленно. Жизнь коротка и драгоценна, и слишком многие не могут себе позволить ждать так долго. При этом, поскольку на определенной стадии рака развитие резистентности неизбежно, лично я не думаю, что возложение всех наших надежд на постоянно умножающийся арсенал «волшебных пилюль» поможет нам найти способ лечения, в котором мы так отчаянно нуждаемся.