Мятежная клетка. Рак, эволюция и новая наука о жизни

В 2014 году профессор Тито Фоджо из Национального института рака США изучил более семидесяти новых лекарств от рака, появившихся на рынке в 2002–2004 годах. Курсы лечения этими препаратами обходятся во многие тысячи долларов в год. Согласно его выводам, несмотря на всю шумиху, поднятую вокруг новомодных таблеток, они продляют жизнь пациента в среднем лишь на два месяца. В другом отчете, позже подготовленном иной командой, этот показатель вырос до трех с половиной месяцев, хотя здесь оценка могла оказаться завышенной отчасти из-за того, что за основу брались результаты краткосрочных клинических испытаний, а не более длительные периоды наблюдения.

Время от времени случаются чудеса: молодая мамочка или любимый дедушка, которым сказали, что жить им осталось «всего несколько месяцев», продолжают «бросать вызов докторам» благодаря новому «чудо-препарату». Или же встречаются такие люди, как Криспиан, который, переворачивая свои грампластинки в стиле прогрессив-рок, показывает кукиш раку. Действительно, никого нельзя считать в полной мере «средним», да и дополнительное время – вещь ценная, но реальность все-таки такова, что большинство модных лекарств в сравнении с традиционным лечением способны продлить жизнь лишь на несколько месяцев. Кроме того, сейчас они являются одними из самых дорогих субстанций на Земле. Типичное средство для таргетной терапии стоит в шесть раз дороже плутония, вес к весу, в то время как последний протокол иммунотерапии CAR-T стоит более миллиарда долларов за грамм. Но тем не менее стоимость лекарства почти никак не коррелирует ни с его эффективностью, ни с дополнительными сроками жизни, которые оно обеспечивает.

Поэтому закономерен вопрос: почему же препараты, лечение которыми обходится во многие тысячи фунтов, регулярно получают одобрение, а прибыли производящих их компаний стабильно продолжают расти, хотя отдача от них остается весьма низкой?

Отчасти ответ на этот вопрос надо искать в том, как именно проводятся клинические испытания, в ходе которых собираются данные, позволяющие регулирующим органам принять решение об одобрении нового метода лечения. Во многих таких исследованиях критерием, позволяющим оценивать эффективность лекарства, выступает «выживаемость без прогрессирования»: ее коэффициент фиксирует, сколько времени уходит на то, чтобы опухоль снова стала больше, чем до начала лечения. Причем общей выживаемости – тому, действительно ли тот или иной дорогостоящий и потенциально тяжелый препарат продлевает жизнь, – уделяется крайне мало внимания. И хотя в плане «выживаемости без прогрессирования» новая терапия может показаться весьма впечатляющей и способной удерживать болезнь под контролем дольше, чем старые способы лечения, на самом деле она не всегда увеличивает общую выживаемость – если, скажем, в завершение происходит короткий и резкий рецидив.

Еще одна уловка – использование так называемых «суррогатных конечных точек», например уровня содержания конкретной молекулы в крови, который отслеживается синхронно с размером опухоли. Хотя подобные маркеры полезны для определения того, движется ли пациент в правильном направлении, они не дают точного ответа на вопрос, который по-настоящему важен для каждого пациента: предоставит ли мне этот препарат больше времени?

Мы также рассчитываем на то, что новые лекарства будут тестироваться наилучшими способами, доступными в настоящее время. Но это не обязательно так. Существуют примеры терапевтических подходов, которые сопоставляются с методами лечения, более не считающимися наилучшим стандартом. В ходе некоторых испытаний выживаемость людей, принимающих новый препарат сегодня, сравнивается с выживаемостью в том или ином историческом периоде, что уже может повлечь за собой неточности. Иногда одобрение лекарств по ускоренной процедуре делается на основе исходных данных о «выживаемости без прогрессирования» или о «суррогатных конечных точках» в надежде на то, что компании в дальнейшем представят более долгосрочные показатели общей выживаемости. Попробуйте угадать, как часто такое происходит.