– Боюсь, в такой мелкой библиотеке не умеют правильно обращаться с рукописями, – сказал Джубили. – Вы можете гарантировать, что ее будут хранить как следует, переложив страницу за страницей листами бескислотной бумаги?
Я вспомнил рукопись Парлабейна – замызганную пачку листов – и улыбнулся про себя.
– Не понимаю, как вы можете называть это «инцидентом», – сказал Дердл. – Как вы не видите: это наше собственное преступление, да еще какое! Сколько университетов могут похвалиться собственным преступлением – то есть общепризнанным, неоспоримым? Оно придает нам особое качество, ставит нас гораздо выше любого другого североамериканского университета. Оно попало в международные новости! Это стоит не меньше трех нобелевских лауреатов! Поднимает нас на небывалую высоту в научном мире!
– Какая чушь! – воскликнул Стромуэлл. – Как можно такое говорить?
– Как можно такое спрашивать? А еще медиевист! Каковы были великие ученые прошлого? Корыстные попрошайки, бахвалы, злопамятные задиры и склочники. Эрки и его убийца – именно из такого теста. И еще они были великими гуманистами. А что такое современный ученый? Затхлое пугало в тисках мещанского «как бы чего не вышло».
– Говорите только за себя, – возразил Стромуэлл.
– Я и говорю за себя! Именно это я сегодня утром сказал жене за завтраком.
– А она?
– Она, кажется, ответила: «Да, дорогой» – и продолжала составлять список покупок. Но это не важно, а важно то, что некая гротескность и вырывающаяся из ряда оригинальность необходимы для настоящего ученого и придают ему особую славу. Мрачное величие убийства Эрки падает отсветами на всех нас; оно сообщает частицу величия и нам. А книга его убийцы – это в каком-то особом смысле наша общая книга.
– Вы даже не знаете, хороша ли она.
Пока они препирались, другие участники застолья пытались в угоду декану переменить тему.
– Я слышал из надежного источника, что скоро в нашем университете появится еще один нобелевский лауреат, – объявил Бойз.
– То есть ему ее дали? – уточнил Гилленборг.
– Ну, пока нет официального объявления, стопроцентной уверенности быть не может, но в этом году было только три претендента, и я слышал, что наш – первый в списке.
– Я так и думал, когда прочитал его Коберовскую лекцию. Ози говорил как человек, который знает, что пришел разбудить мир. Нам всем придется научиться думать по-новому. Экскременты – ежедневный барометр, показывающий, куда движется тело, а возможно, и душа, – к здоровью или болезни. Разумеется, Ози стоял на плечах Шелдона, но все мы стоим на чьих-нибудь предыдущих трудах.
– Именно в этом блеск и слава университета, – сказал декан. – А не в каких-то там ужасных нарушениях естественного порядка.
– Вы всегда тяготеете к свету, господин декан. Возможно, для гармонии нужно и то и другое.
– Совершенно верно, – согласился декан. – Сознаюсь, я никогда особенно не любил Маквариша, но хорошая современная теология признает за каждым человеком право добираться в ад своим собственным путем.
Я слушал, и мне в сердце вползала печаль, явно с оттенком жалости к себе – той самой, которую я заклеймил сегодня в речи, обращенной к Холлиеру. Ну что ж, может быть, немного пожалеть себя не помешает, когда ни от кого больше жалости ожидать не приходится. И я отдался этому разнузданному чувству, которое, к моему облегчению, через несколько минут сменилось глубокой нежностью.
Что в костях заложено
Что в костях заложено, того из мяса не выбить.
Часть первая
– Ты должен прекратить работу над книгой.
– Артур, нет!
– Может быть, не насовсем. Но сейчас ты должен остановиться. Мне нужно время подумать.
Трое членов совета сидели в большой гостиной пентхауса. Они уже почти кричали, нарушая деловую атмосферу встречи, – впрочем, атмосфера и с самого начала была не очень деловой. Однако это была деловая встреча, а трое участников представляли собой недавно основанный Фонд Корниша по содействию искусствам и гуманитарным наукам, в полном составе. Артур Корниш, который сейчас бегал взад-вперед по комнате, был, без сомнения, деловым человеком; бизнес-партнеры знали его как председателя совета директоров, но сильно удивились бы разнообразию его интересов, не разделяй он свою жизнь на отдельные аккуратные отсеки. Преподобный Симон Даркур, розовый, пухлый и слегка нетрезвый, выглядел именно тем, кем был, – священником-ученым в неловком положении. Третья фигура меньше всего походила на члена совета чего бы то ни было: жена Артура, Мария, по-цыгански босая, в домашнем платье, которое можно было бы назвать крикливым, не будь оно сшито дорогими кутюрье из дорогих тканей.
Существует ничем не оправданное мнение, что женщины по природе своей миротворцы. Мария попыталась взять на себя эту роль.
– Но Симон уже так давно над ней работает!