Мятные Конфеты / Боевые Шрамы (СИ)

Гермиона тут же вскакивает на ноги и мчится через гостиную, стекло хрустит у неё под ногами. Она находит других первокурсников и второкурсников, сидящих по двое-трое по углам, прячущихся за диванами. Они смотрят на неё с отчаянной надеждой, но она не обращает на это внимания. Сейчас оно сосредоточено на винтовой лестнице, ведущей к мужским спальням.

Она выкрикивает его имя несколько раз, её голос эхом отзывается в тишине; она и так уже знает, но не может смириться с этим.

В спальне хуже, чем в гостиной.

Пол усеян перьями из подушек, разлетевшихся в клочья. Почти все кровати из чёрного дерева так или иначе поломаны.

И та, к которой она подбегает — самая важная — тоже сломана и разворочена; она пуста, так пуста.

Её колени подкашиваются. Ей хочется упасть на пол у изножья его кровати — свернуться в клубок и отчаянно плакать. Сейчас это было бы лучше всего. Но её останавливает вспышка фиолетового.

Его дневник лежит на кровати, наполовину скрытый рваными простынями и гусиным пухом подушки. Дрожащей рукой она вытаскивает его из этого беспорядка, и он раскрывается на загнутой странице. На сегодняшней записи.

23 февраля, 1999

Дневник,

Скажем так, есть определенные вещи, которые я не мог представить в своей жизни. Странные, неосуществимые мелочи — как мне казалось — которые мне было просто не суждено получить.

Мать и отец создали прецедент того, что, как я думал, будет моим будущим. Их брак был таким же, каким, скорее всего, должен был стать мой. Почти никакой нежности. Никаких прикосновений, если в этом нет необходимости. Я никогда в жизни не видел, чтобы отец целовал мать. Никогда в губы. Самое большее, холодный поцелуй в щёку. Между ними всегда существовала определённая граница. Это, на самом деле, скорее контракт, чем брак.

Я не могу представить, чтобы отец смотрел на мать так, как я теперь смотрю на Грейнджер. Я вижу всё в деталях, каждое изменение, каждую кудряшку, оказавшуюся не на своём месте. Я вижу, как её глаза выдают её — их очень легко прочесть. Увидеть, как мечутся её мысли. Я знаю эти глаза. Я знаю эти руки. Эти губы. Эти лодыжки и ступни.

Я никогда не ожидал, что узнаю кого-нибудь.

Более того, я не ожидал, что кто-нибудь узнает меня — что кто-нибудь узнает меня так хорошо.

Она бесит своим пониманием. Тем, как она снимает с меня слой за слоем и находит то, что ищет.

И да, блять, я позволю ей угрожать мне сколько угодно.

Я—

Гермиона не может вдохнуть; слёзы встают в её глазах, когда она видит чернильное пятно на странице, где он перестал писать.

Каракули, что можно заметить чуть ниже, так не похожи на него. Так отличаются от его аккуратного, ленивого стиля. Тонкие, кривые буквы, написанные так быстро, что их практически невозможно прочесть.

Если ты любишь меня, не приходи за мной.

Она непроизвольно издаёт какой-то отчаянный звук — словно раненое животное. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем она обнаруживает, что Пэнси стоит сразу у неё за спиной.

— Мы идём? — спрашивает она напряжённым голосом.

Гермиона позволяет себе провести ещё одно мгновение неподвижно, а затем выпускает дневник из пальцев.

— Да, — хрипло отзывается она и прочищает горло, — мы идём.

— Пожалуйста, скажи, что ты знаешь, куда.

Она кивает и поворачивается к Пэнси.

— Я точно знаю.

Точно как в Министерстве, они не останавливаются, чтобы подумать. Не останавливаются, чтобы обсудить детали, хотя, возможно, им стоило бы. Они не останавливаются, чтобы помочь травмированным студентам младших курсов. Не останавливаются, чтобы попросить о помощи или взять какие-то припасы. Гермиона не подходит к башне Гриффиндор.

Она берёт джинсы у Пэнси, подгоняет их по размеру, чтобы было удобно бежать, и на этом всё.

Они покидают замок через боковой коридор, который ведёт к полю для квиддича. Она столько раз обошла то место, где увидела брешь в защитных чарах, что ноги сами ведут её туда.

Пэнси звучит озадаченно, но в её голосе нет сомнения.

— Здесь?

— Я уверена в этом, — выдыхает она. Говорит, даже если Пэнси не совсем понимает, просто чтобы выпустить это, — Они подготовились. Сильно заранее. Если бы суды не прошли как нужно, они бы взяли дело в свои руки. Так и произошло. — она тяжело сглатывает, а затем взмахивает палочкой совсем рядом с границей чар. — Ревелио.

Перед ней сразу возникает портал; он спрятан так, что ей становится понятно: они хотели, чтобы его нашли. Каменное садовое украшение в форме горгульи.

Нетерпение в глазах Пэнси — дикое, отчаянное. Она сразу тянется к порталу, без колебаний — так же, как она пытала стражника — но Гермиона ловит её запястье.

— Ещё кое-что.

Она не собирается оскорблять Пэнси вопросом о том, не хочет ли она остаться. Здесь она в большей безопасности, и они обе это понимают.

Но горгулья ведёт к Тео, и она потянулась к ней как к чему-то потерянному и бесконечно ценному. Гермиона слишком хорошо знает это чувство.

Нет, она только бормочет: “Экспекто Патронум”, — и дожидается, пока синеватый туман примет форму выдры.

Пэнси хмурится.