Мятные Конфеты / Боевые Шрамы (СИ)

Малфой всегда любил заставлять её чувствовать себя некомфортно.

— Шаг назад, — требует она, но это выходит только шёпотом. — тебя могут увидеть.

— Это пугает тебя? — спрашивает Малфой, наклоняясь до невозможного близко. — что тебя увидят со мной? — его дыхание, пахнущее мятой и холодом, обдаёт её лицо. — Что тебя увидят — вот так… — он наклоняется ещё немного, так, что кончики их носов касаются друг друга, и это слишком знакомо. — …со мной?

Гермиона задерживает дыхание. Не знает, что ещё ей делать. Её нервные окончания горят, и её мысли растворились. Всё, что у неё осталось, это её грохочущий пульс и её онемевшие руки, бесполезно висящие по бокам.

— Да, — наконец признаётся она, зажмуриваясь как настоящая трусиха и пытаясь успокоить каждое невесомое существо, парящее внутри неё.

Малфой снова смеётся — глубокий, хриплый смех — над тем, как она скрипит зубами. Над тем, как напрягаются её мышцы.

— Что ты делаешь?

— Обрываю крылья бабочкам, — выдыхает она, зная, что он не поймёт.

Тем не менее, он снова смеётся, и этого достаточно, чтобы его верхняя губа коснулась её. Она распахивает глаза и шумно втягивает воздух.

— Пожалуйста, остановись, — почти беззвучно хрипит она.

И его глаза полуприкрыты, и его холодное дыхание скользит по её зубам, и она смотрит, как его губы вновь изгибаются с одной стороны, когда его язык показывается из приоткрытого рта. Всего на мгновение. Но этого достаточно, чтобы он успел коснуться её нижней губы.

Этого достаточно.

Достаточно для того, чтобы она потянулась к нему. Чтобы она притянула его ближе и приоткрыла рот. Достаточно для того, чтобы она совершенно потеряла контроль, в этот раз без помощи алкоголя.

Но он отстраняется.

Он выпрямляется, словно ничего не произошло. Словно он не был на волосок от того, чтобы снова поцеловать её. И он так спокоен, равнодушен и собран, что ей хочется бросаться вещами.

— Не беспокойся о своей репутации, Грейнджер, — он уходит. Вот так. Бросает последнюю фразу через плечо. — Как ты уже сказала, это больше не повторится.

И она остаётся сидеть там, чувствуя, как холод мрамора проникает сквозь её юбку — разъярённая и дрожащая. Сосуд с перемешанными эмоциями, катастрофа…

Сидит, сжимая эту уродливую фиолетовую тетрадь, вытащенную из его кармана, словно в тисках.

========== Часть 10 ==========

5 октября, 1998

Он знает.

Сейчас он уже должен знать. Точно так же, как она знает, что это последнее, что она должна была сделать. Линия, которую она не должна была пересекать.

Она провела всю ночь, листая его тетрадь, и уже к третьей странице она знала, что это не то, что она должна была читать. Это слишком личное. Слишком.

И это слишком много всего объясняет.

Изучив первые несколько пастельных лавандовых страниц, она нашла алкоголизм, плохое обращение, причинение себе вреда и сожаление. Очень, очень много сожаления. Жестокие родители. Передозировка наркотиков. Смерть.

Она собрала это всё воедино: это не так уж и отличалось от маггловской ситуации с условно-досрочно освобождёнными. Он должен посылать свои записи еженедельно — или, возможно, даже ежедневно — психиатру. Эти идиотки с пятого курса не были так уж неправы.

Но теперь она в ловушке.

Она не может отдать ему тетрадь. Он будет знать, что она украла её. Она не может не отдавать её. Его арестуют за то, что он не посылает свои записи. Она не может развидеть то, что уже увидела.

Это слишком, слишком личное.

То, что было просто ничего не значащей попыткой отомстить, имело жестокие последствия.

Я бы хотел исчезнуть. Я бы отдал всё за то, чтобы исчезнуть. Дайте мне исчезнуть.

Его почерк похож на тот, который часто можно увидеть у психопатов. Чернила разбрызганы всюду. Внутри эта тетрадь почти такая же грязная, как его жизнь, и она наполнена вещами, которые она бы никогда не узнала, просто глядя на него.

Она также наполнена мнениями о ней — мнениями, к которым она не была готова.

…сука…

…грязнокровка…

Нет, она была готова к этому. Но не к тому, что было дальше, вроде путает… и заставила меня передумать… и куда бы я ни посмотрел, она там…

Эти записи носили более редкий характер, и их становилось больше ближе к концу. Она заставляла его менять своё мнение о ней.

Но она несколько раз перечитала запись от 3 октября, и — ничего.

Ничего о поцелуе.

Это было очень по-детски с её стороны — рассчитывать, что он напишет что-нибудь об этом. В конце концов, это ничего не значило, правда? Но размышления об этом заставляют её задуматься о его выходках на скамейке для обжиманий, и незваная толпа мурашек пробегает по её спине.

Она ненавидит головоломки, которые не может решить.

Фиолетовая тетрадь обжигает её руки — заставляет их гореть от чувства вины. Она позволяет ей упасть на простыни между её коленями. Использует свою палочку, чтобы проверить время. Шесть утра.

Она не спала.

А как она могла? С прошлым и будущим, сталкивающимися у неё в голове? С прикосновениями, которые она уже получила от него, и со всей ненавистью, которую получит, когда он узнает?

Это первый раз, когда она признаёт, что не хочет, чтобы он ненавидел её.