Мятные Конфеты / Боевые Шрамы (СИ)

Джинни и остальные девушки были слишком рады за неё — они шутили, дразнили её.

И чего ты так боялась?

Он милый — хорошо целуется?

То, что Парвати была пьяна, тоже, конечно, не помогло. Гермиона, естественно, попросила, чтобы они никому не говорили. Она надеялась, что состояние Парвати поможет ей — надеялась, что она забудет об этом к утру и что доказательство её трусости не распространится по всей школе.

Она зря надеялась, понятное дело.

Почти все знают.

Она надеется, что не Захария Смит.

И надеется, что не —

Она совершает ошибку, позволяя своему взгляду скользнуть в другом направлении. Мимо стола Хаффлпафф в знакомый угол стола Слизерин. Малфой занят своим дневником, что-то яростно записывает.

Она кусает губу изнутри.

Это не обязательно означает, что он знает. Его могло разозлить что угодно.

Но она смотрит на него достаточно долго, и в какой-то момент его холодный взгляд скользит в ту сторону, в которую она смотрела всё утро.

Он стреляет в счастливого в своём незнании Захарию взглядом, который мог бы заморозить ад. Он знает.

— Чёрт возьми, — бормочет Гермиона. Но когда она переводит взгляд на своих друзей, они смотрят на неё.

— Что? — спрашивает Джинни.

— Не — ничего. Забыла про домашнее задание, вот и всё. — скорее всего, ей не верят.

Её глаза продолжают изучать открывающиеся перед ней виды, следующим они находят Рона. Он расстроен — это заметно. От его обычной беззаботности не осталось и следа, и, что хуже всего, он не ест. Это никогда не было хорошим знаком.

Джинни говорила, что он так и не смирился.

И если он так переживает из-за Захарии Смита, то она даже не представляет, как бы он отреагировал на правду. Её начинает подташнивать от одной мысли об этом.

Впервые за последние несколько дней её шрам начинает зудеть.

Она несколько раз пытается сменить тему разговора, вспоминает об изломе в охранных заклинаниях, который она увидела на поле для квиддича — это до сих пор беспокоит её — но они не задерживаются ни на одной новой теме дольше пары минут.

Все слишком очарованы идеей о том, что Гермиона Грейнджер, одинокая, повреждённая частичка Золотого Трио, наконец решила оставить войну позади.

А это, конечно, ни на йоту не является правдой.

Малфой здорово помогает отвлечься, но это всё. Война всё ещё с ней. Каждый день.

2 ноября, 1998

Она знала, что это только вопрос времени — и это происходит по пути на Защиту От Тёмных Искусств.

— Эй! — кричит кто-то, шаркая ногами позади неё. — Гермиона!

Она поворачивается — вздыхает, когда видит Захарию. Он догоняет её бегом, сумка с книгами качается у него на плече.

— Привет, — говорит он, задыхаясь, его детское лицо немного порозовело.

— Привет, — повторяет она. Её внутренности стягиваются в тугой узел. Она не представляет, куда их заведёт этот разговор, но она думает, что он, наверное, зол. И имеет на это полное право.

— Я — эм… — его рука поднимается к его затылку, растрёпывает волосы, превращая их в пушистый беспорядок, пока он пытается что-то сформулировать. Он наклоняется в одну сторону, затем в другую, неловко и неуверенно.

— Извини, — выпаливает она.

— Я — нет, нет, не извиняйся — всё в порядке, эм — я имею в виду, я… мне кажется, что до меня оно дошло в несколько искажённом виде. Но да, эм — просто… я имею в виду, это всё очень мило, и, честно, я польщён — честно. Я просто, я, эм…

— Захария —

— Я гей, — выдаёт он.

Гермиона разом проглатывает всё, что она хотела сказать. Лицо Захарии бледнеет, и он нервно оглядывается на пустой коридор.

Она открывает рот. Закрывает. Как рыба.

Она не знала, куда их заведёт этот разговор, но точно не рассчитывала на это направление. Она разрывается между облегчением и растерянностью — облегчением, потому что он, кажется, достаточно любезен с ней, и растерянностью, потому что — ну, зачем он говорит ей это?

— Хорошо, — это первое, что ей удаётся сказать.

— Я просто — эм, я подумал, что это будет нечестно, если я тебе не скажу, учитывая твои чувства ко мне —

— Захария —

— Как я уже сказал, я польщен. И, честно говоря, может быть, если бы я не…

— Захария —

— Но я гей, и я в некотором роде смущен всеми этими слухами, и я просто…

— Захария! — огрызается она, и его карие глаза наконец фокусируются на ней, и его рот захлопывается. Она планирует сказать это резко и сухо. Сжато. Что-то в духе “это всё большая ошибка, никаких особых чувств, давай забудем об этом и разойдёмся друзьями.” Она планирует сказать это — но в итоге не справляется.

Вместо этого она говорит что-то совершенно другое — швыряет это в него, словно бладжер.

— Эти истории не о тебе, это Малфой.

Она чувствует, как сжимается её сердце. Её накрывает волна паники, когда она осознаёт, что говорит, но обнаруживает, что не может остановиться на полпути.

— Мои друзья увидели нас — на балу. И сделали свои выводы. Я просто сказала, что это был ты, чтобы защитить себя.

Захария словно окаменевает. Она чувствует себя ненамного лучше. Чувствует себя идиоткой, потому что она даже не знает, может ли доверять ему.

Из всех, кому она могла рассказать…

Она проклинает себя — мысленно, чтобы не нарушать тишину.

Затем Захария оживает.