Мичман Флэндри; Восставшие миры; Танцовщица из Атлантиды

Нельзя сказать, чтобы Катрин полностью избегала его после случившегося. При сложившихся обстоятельствах это было просто невозможно. Да она и не стремилась к этому, напротив, часто улыбалась ему чуть-чуть застенчиво, и когда случалось обратиться к нему, голос звучал тепло. Доминик отвечал примерно тем же. Она, вне всякого сомнения, искренне сожалела о том, что причиняла Флэндри боль, но ничего не могла поделать с радостью, которая все явственнее проявлялась в ней с каждым проделанным километром: в веселом безудержном смехе, в особой грации, в изяществе ответов. Хавелоку не стоило особого труда выведать у нее все, что ей было известно об аэнеасской базе.

— Черт побери, до чего же мне противно использовать ее подобным образом! — сказал он, отчитываясь перед командиром с глазу на глаз.

— Будем считать, что это плата за нашу помощь, — ответил ему Флэндри.

— Обычное извинение за вероломство и жестокость прошлого.

— И будущего. Вот так. Но тем не менее… Теперь мы просто собираем информацию. А вот удастся ли нам сделать нечто большее, зависит от того, как сложатся дела по нашему прибытию. Я уже говорил тебе, что не стану желать невозможного. Мы вполне можем смиренно подчиниться интернированию.

— А если мы все же не…

— Если нам выпадет шанс испытать судьбу, будем делать это быстро, чтобы спасти хотя бы несколько жизней. Не нужно забывать о том, что это, безусловно, и жизнь Катрин, — Флэндри хлопнул своего помощника по спине. — Полегче, сынок. Я ведь тоже вынужден быть более осторожным, нежели мне того хочется. Так что полегче, сынок, полегче. Помни о девушке, которая ждет тебя.

Хавелок усмехнулся и зашагал прочь, размахивая руками в такт шагам. Флэндри некоторое время постоял, размышляя.

«Итак, мне никогда не достанется любимая девушка, если только Хуг Мак-Кормак не будет настолько любезен, что даст себя убить. Может быть, тогда…

Мог бы я это как-нибудь устроить… так, чтобы она никогда не узнала?.. Пустые мечты, конечно… Но, предположим, такая возможность представится… мог бы я ею воспользоваться?

Если по-честному — и сам не знаю».

Подобно американскому тихоокеанскому побережью (на Земле, на матушке Земле), западная часть Барка была изрезана холмами, спускавшимися к самому морю. Заметив сверкание воды, Катрин взобралась на самое высокое дерево, какое ей только удалось найти. Крик ее, как солнечный луч, коснулся каждого листа.

— Начало Бирсы! Что же это еще может быть! Мы километрах в пятидесяти южнее Порт Фредериксена!

Она спустилась на землю. Вид у нее был торжествующий. А Доминик Флэндри мог сказать только одно:

— Отсюда я пойду сам.

— Что?

— Пойду без шума в космическом костюме. Прежде всего мы разобьем лагерь в каком-нибудь заметном месте. Потом я разузнаю, нельзя ли прислать за нами воздушное судно. Так будет быстрее, чем пешком.

— Позволь и мне пойти, — попросила Катрин, дрожа от нетерпения.

«Ты можешь идти рядом со мной до тех пор, пока не погаснет последняя звездочка, если только захочешь. Но ты не захочешь».

— Мне очень жаль, но это исключается. Радио тоже нельзя использовать. Слушать можно — передавать нельзя. Откуда мы знаем, какое сложилось положение? Может быть, дела обстоят плохо. Например, варвары могли воспользоваться нашей сварой и оккупировать территорию. Я все узнаю. А если я не вернусь через… гм… два этих маленьких денька…

«Тебе необходимо играть роль шута».

— … то командование примет лейтенант Валенсиа. Он и будет принимать решения.

«Я бы предпочел Хавелока. Валенсиа слишком симпатизирует революции. Но все же я должен придерживаться субординации, даже тогда, когда лгу тебе, даже тогда, когда у меня есть возможность причинить вред твоему делу, моя единственная, моя вечная любовь».

Его слова несколько умерили общую радость. Отряд разместился в бухте под прикрытием деревьев. Костра не разводили. Флэндри облачился в костюм. Он не давал никаких особых распоряжений ни Скорбящему, ни нескольким из людей, по-настоящему преданных ему: у них давно уже была разработана система сигнализации.

— Будь осторожнее, Доминик, — сказала Катрин. Ее участие будто острым ножом полоснуло его по душе. — Не рискуй собой. Ради блага всех нас.