Миф моногамии, семьи и мужчины: как рождалось мужское господство

Часто говорят об "Италии эпохи Возрождения", тогда как Италии как таковой не существовало до 1871 года. Собственно, именно поэтому антрополог Джеймс Скотт период с 500 до 1500 г. в Европе называет эпохой "хрупких государств" (Скотт, 2012) – они то возникали, то распадались, словно супруги после года совместной жизни. Не зря Жорж Дюби, описывая роскошь замка императора Священной Римской империи, советует обратить внимание, что в действительности тот был окружён непроходимыми лесами, дикими племенами свинопасов и вечно голодными крестьянами, которые и хлеб ели не каждый день. "Империя?" саркастически спрашивает Дюби. "Это был лишь сон" (1994, с. 17). Именно поэтому историки считают, что, даже несмотря на Вашингтона, Джефферсона, Линкольна, Декларацию независимости и Конституцию 1787-го, "во многом Соединённые Штаты Америки в XIX веке были обществом без государства" (Хобсбаум, 2017, с. 346). Иначе говоря, государство раньше – это нечто очень зыбкое и эфемерное, а «Империя» – совсем не обязательно мощь и грандиозность. Но мы же, наученные тем, что современные нам государства представляют собой монументальные и хорошо проработанные институты иногда даже с уже многовековой историей, порой представляем себе, что эта их история и вовсе чуть ли не вечна и идёт от сотворения мира.

Ровно всё это же касается и восточных славян: если мы думаем, что девятьсот лет назад, к примеру, те же новгородцы и московиты мыслили себя неким единым «русским» народом, как это видится нам сейчас, то делаем мы это не от широкой эрудиции – разные земли регулярно воевали между собой, взять хотя бы ту же московско-новгородскую войну 1471 года или московско-тверскую 1317 года (Бортеневская битва). Сложно, да и неправильно представлять, будто эти общности считали себя единым народом. В действительности целые столетия существовали общности полян, северян, кривичей, вятичей, древлян, волынян и многих других, которых постепенно завоёвывал род Рюриковичей и которых мы сейчас, оглядываясь назад, называем одним словом «русские». Об этом и говорил историк XIX века, уточняя, что "пользуясь привычным словоупотреблением и говоря о русских славянах тех веков, я разумел славян, которые потом стали называться русскими" (Ключевский, 2002, с. 102). В своё время все эти общности не считали себя ни одним целым и ни чем-то принципиально раздельным, они просто были, и всё, но не осмысляли себя такими категориями. Формирование национальных идентичностей происходило очень долго и стало актуализироваться только в XVI веке (см. Мартынюк, 2017. с. 35; Щавелев, 2017, с. 47). А термин «русь» (именно с маленькой буквы) изначально возник на исторической арене и вовсе как описание скандинавских корабельных дружин, а не какой-либо славянской народности (см. Толочко, 2015; Данилевский, 1998, с. 59; Манко, с. 317).

Мы активно употребляем термины "племя", "княжество", "государство", "Киевская Русь" для описания истории Древней Руси, но все эти термины – весьма "свежего" происхождения или же "свежего" наполнения (см. Горский, 2018, с. 6–12). Слово "племя" в летописях исходно употреблялось в значении "потомки", а не обозначало народные или территориальные общности, как это принято сейчас; термины "княжество" и "государство" реально возникают лишь в XIV и XV вв. соответственно. Ну а сочетание "Киевская Русь" и вовсе впервые рождается в умах историков XIX века.

Мы описываем прошлое современными нам терминами, и тем самым непременно трансформируем финальную картину: как если бы жёлтыми мелками рисовали зебру. Как говорил легендарный историк, "каждая эпоха создаёт своё собственное представление об историческом прошлом. У неё свой Рим и свои Афины, своё Средневековье и свой Ренессанс" (цит. по Гуревич, 1991, с. 31). "Вспоминая прошлое сегодня, мы реконструируем его в соответствии с нашими нынешними представлениями о том, что важно, а что неважно" (Бергер, 1996, с. 58). Глядя на то, как всё обстоит сейчас, мы с детской наивностью полагаем, что "так было всегда".

В том и дело, что нет. Многое из того, что мы сейчас воспринимаем как незыблемое и вечное, на деле возникло совсем недавно. Именно все эти нюансы и привели Бенедикта Андерсона (2016, с. 38) к вопросу "Как и почему новорожденные нации вообразили себя древними?" На деле же известная нам нынче концепция нации возникает лишь в Новое время (Коротеева, 1993; Хачатурян, 2015) или, точнее, на рубеже XVIII–XIX веков (Хобсбаум, 1998) и оказывается, по выражению Андерсона, "культурным артефактом", чем-то, что мы себе вообразили (с. 34).