Миф о Христе. Том I

Первое место в борьбе двух мировых начал занимал, согласно персидским Воззрениям, Митра, дух света, истины и справедливости, божественный «друг» человека, «посредник», «спаситель», «целитель» мира. Он осуществлял свое высокое призвание наравне с Гонофером, творческим «словом» бога, с которым он вместе исходит от Агурамазды. Будучи воплощением огня или солнца, во всяком случае борющегося, страждущего и побеждающего света, Митра имел непосредственное отношение к жизни и смерти, считался проводником и судьей душ в подземном мире. Митра был «божественным сыном», которого Агурамазда создал подобным себе. Он имел общую сущность с Агурамаздой; подобно ему, он рожден от света; подобно ему он — свет, претворенный в индивидуальное существо. Как сподвижник Агурамазды, как «страж» мира, он призван был вести борьбу с врагами божественного миропорядка.

Во главе небесных воинств сражался он во имя господа и низвергал своим огненным мечом демонов мрака в царство тьмы. Участие в этой великой борьбе путем напряженного и творческого труда, путем оплодотворения пустынь, путем уничтожения вредных (зверей и гадов, созидания грядущего «царства божия», путем нравственного самоочищения, — вот в чем заключались, по персидским представлениям, цель и призвание земного жития человеческого. Когда же исполнятся сроки, когда нынешняя мировая эпоха достигнет своего конца, Агурамазда, по верованиям персов, призовет к жизни потомка Заратуштры, основоположника парсизма, «сына девы» Саошианта (Сраошу, Сосиоша), т. е. «спасителя», а, по другой версии, сам Митра спустится на землю. Произойдет последнее ужасное сражение, в котором Саошиант (или Митра) победит Ангромайнью с его воинством и низвергнет в преисподнюю. Воскреснут мертвые, и после всеобщего мирового суда, который грешников обречет на адские муки, а праведникам обеспечит небесное блаженство, утвердится тысячелетнее царство мира. Однако, и аду не суждено существовать вечно. В конце концов, приговоренным к тяжкой каре тоже суждено испытать на себе божественное милосердие. Агурамазда и Ангромайнью заключат вечный мир между собой, все и вся объединится в вечном блаженстве на «новой земле» под «новым небом».

Все эти представления проникли, разумеется, в иудейскую идеологию и вызвали полное преображение прежней веры в мессию.

Мессией, т. е. «помазанником» (по-гречески — Христос) назывался первоначально у иудеев царь, как посредник между людьми и богом. Царь должен был быть таким же послушным «сыном» в отношении «отца» своего Яхве, каким считал себя и весь израильский народ . Однако, глубочайшее противоречие между недосягаемой святостью великого звания «помазанника» божия и бросающимся в глаза человеческим несовершенством личности царя привело к тому, что идеальный образ мессии оказался отодвинутым в будущее, равно как и полное осуществление власти Яхве над своим народом. В таком именно смысле возвещали еще старейшие пророки приход мессии, идеального царя, которому, как наиболее достойному, суждено осуществить все заветы Яхве, данные им своему народу. Они изображали мессию, как героя, призванного превзойти Моисея и Иисуса Навина, осуществить обещанное богом торжество Израиля и проповедать язычникам религию Яхве. Они славили его, как чудотворца, который «по-новому» устроит небо, «по-новому» утвердит землю и сделает народ израильский владыкой всех народов. Первоначально они разумели под мессией живую человеческую личность, нового Давида или потомка Давидова, теократического властителя, богоизбранного миротворца, справедливого правителя, подобного персидскому Саошианту, который тоже должен был быть богочеловеком из «семени Заратуштры». Некоторые из пророков даже Кира, освободителя израильтян от вавилонского пленения, спасителя и покровителя народа Яхве, приветствовали как мессию. Однако, как Саошиант в фантазии персов невольно превратился в божественное существо и, наконец, слился с Митрой, так и мессия у пророков становился все более похожим на божественную личность. Он стал называться «божественным героем», «вечным отцом», а пророк Исаия дал полную волю своей фантазии в изображении своего грядущего царства мира, где волки будут покоиться рядом с ягнятами, где люди уже не будут безвременно умирать, где правда и справедливость, как никогда раньше, воцарятся на земле.

Рождество этого мессии должно было быть столь же таинственным и сверхъестественным, как и его существо. Божественное дитя должно было родиться где-то в невидимом таинственном месте. Больше того: личность мессии многообразно слилась с личностью самого Яхве, ибо ни о ком ином, как именно о Яхве, являющемся на землю и воцаряющемся на ней, поют еврейские псалмопевцы.