Мифическое путешествие: Мифы и легенды на новый лад

Но все же в Берлин поехала. Заплатила вперед за квартиру, упаковала картины с набросками, отправила их багажом, а с собой, в ручную кладь, взяла только небольшой запас материалов и альбомчик для зарисовок, наполовину заполненный портретами Филиппа, предупредила Пендлтонов, что уезжаю, и попросила приглядеть без меня за домом. Машину тоже отогнала к ним.

Затем – первый утренний паром на материк, автобус до Бостона и, наконец, самолет, в легком тумане промчавшийся по взлетной полосе Логана и стремительно взмывший в ледяную синеву неба. Взглянув вниз, я увидела длинное облако, змеем вьющееся над Кейп-Код, и вспомнила о Нефеле, облачной нимфе – о той, из которой Зевс вылепил подобие Геры.

«Отчего им всегда, неизменно хочется превратить нас во что-то иное?» – подумала я и, отвернувшись от иллюминатора, принялась смотреть фильм.

Берлин потряс меня до глубины души. Мы – существа, по природе своей обособленные, замкнутые и увлекающиеся, что тоже чревато опасностью – к примеру, подобно Нарциссу, навек погрузиться в безмолвие, уставившись на собственное отражение в недвижной глади пруда.

Но города могут сбивать нас с толку, лишать сил – настолько, что нимфа может захворать и погибнуть. Конечно, живем мы подолгу, однако отнюдь не бессмертны.

Поэтому квартиру мне Аретуза выбирала с оглядкой. Находилась она в Шенеберге, тихом жилом районе Берлина. Никаких небоскребов. Каштаны роняют на тротуары плоды в твердой броне. Широкие улицы, лоточники, бойко торгующие подсолнухами и корзинами лесных орехов, старинные книжные лавки, магазинчик, торгующий только одними носками, несколько высококлассных картинных галерей. Множество зелени. Простор открытого неба.

– Когда-то здесь жили поэты, – сообщила мне Аретуза из динамика сотового. – Еще до последней большой войны.

Мне выпало жить на улице, застроенной доходными домами вековой давности. В высоком, полутемном фойе пахло трубочным табаком и сдобным печеньем. Сама квартира была выгорожена из другой, куда большей: карманных размеров кухня, две комнатки дверь в дверь, по обе стороны широкого коридора, да крохотная ультрасовременная ванная.

Однако потолки во всех комнатах были высоки, а навощенный паркет блестел, будто бронза. Вдобавок окно комнаты со стороны двора выходило точно на север – идеальное освещение для работы!

В ней-то я и устроила студию. Запаслась красками, картоном, купила небольшой мольберт, в углу, на столике, пристроила ноутбук, на подоконник, под прохладный осенний сквознячок, выставила вазу с яблоками и взялась за дело.

И обнаружила, что писать не могу.

Филипп предупреждал, что так оно и выйдет. Часто шутил: ты-де без меня ничто, только на мне и выезжаешь, а вот уйду я – что будешь делать, а?

Ну что ж, вот он ушел, и все это оказалось правдой. Работа застопорилась наглухо. Час, другой, день, неделя…

И – ничего.

Распахнув настежь створки окна, я уставилась вниз, во двор, на вереницы окон таких же квартир, как моя. Во дворе рос орешник, а под деревьями вытянулись стройные шеренги велосипедов. По небу неслись облака: ветер гнал к морю, на север, грозы, рожденные в дальних краях, и, оборвав с деревьев последние желтые листья, вскружил их вихрем, швырнул ко мне, дрожащей у окна в изъеденном молью свитере.

А еще ветер нес с собой запахи – запахи сосен и моря, скал и сырой шерсти. То был дух севера, дух моего острова – настоящего моего острова, того, что когда-то служил мне домом. Эти запахи пробудили в сердце… нет, не тоску, не ностальгию, но жуткое, беспощадно отчетливое ощущение: дома у меня больше нет. Есть только то, что я творю на холсте и бумаге. Теперь я накрепко связана с собственными же образами.

Библис от безнадежной любви превратилась в источник под каменным дубом. Эхо зачахла, истаяла, став бестелесным голосом. Гамадриады гибнут вместе со своими деревьями.

Что же станет со мной?

Поразмыслив, я решила пойти прогуляться.

Берлин – город очень зеленый. Филипп об этом ни словом не поминал. Рассказывал только о войнах, о нацистах, о бомбежках да о Стене. Пройдя по Эберштрассе до станции S-Bahn[87], я доехала до восточной части города, до университета, а там устроилась в кафе под железнодорожной эстакадой, перекусить жареными анчоусами и мягким белым сыром. Над головой то и дело с грохотом проносились поезда. В стене за моей спиной зияли пулевые пробоины. Если бы это здание находилось на западной стороне, его бы давно отремонтировали или снесли. Восточным властям для этого вечно не хватало денег. На ощупь дыры от пуль казались горячими, ноздри защекотали едва уловимые запахи крови и жженой дубленой кожи. Покончив с ленчем, я подняла с мостовой отвалившийся от стены осколок камня, сунула его в карман, к горстке подобранных по пути каштанов, и двинулась дальше.

Вскоре из-за туч выглянуло солнце. Хотя нет, это – почти наверняка воспоминания о каком-то из других дней. Листья с лип облетели, и все же деревья выглядели великолепно. Люди вокруг вели себя сдержанно, беседовали негромко, но с виду радовались жизни, подобно всем людям во все времена.