– У меня не было выбора, – сказал я, поднимаясь на подгибающиеся ноги и приготовившись к драке.
Конечно, долго продержаться против мудрой тигрицы я не рассчитывал, но ради Чон должен был хоть попробовать.
– Выбор есть всегда и во всем, – с ленцой протянула тигрица. – Всякая смерть есть осознанный выбор, лисенок… подросший, однако ума не набравшийся. Ты мог свернуть в сторону на каждом шагу. Ну, а теперь…
Тигрица умолкла, а я выхватил из чехла на поясе Чон нож. Ни клыков, ни когтей у меня теперь нет, придется обойтись им.
– Можешь не утруждаться, – сказала тигрица. Ее-то клыки все до единого оставались при ней, и она не замедлила обнажить их в беспощадной улыбке. – Ни одно из проклятий, которым могла бы предать тебя я, не подходит к случаю лучше, чем то, которое ты выбрал для себя сам.
– Это вовсе не проклятие, – негромко возразил я.
– Вот я вернусь через девять лет, – пообещала тигрица, – тогда и поглядим, как ты запоешь. Ну а пока – удачи тебе. Ступай вершить революцию в одиночку.
– Отчего же непременно в одиночку? – спросил я. – Это ведь и твоя родина.
Казалось, тигрица задумалась.
– Что ж, мысль неплоха, – отвечала она, – но карты, границы, национализм – все это для людей, не для тигров.
– Если вдруг передумаешь, – предложил я, – то наверняка сумеешь меня разыскать. Хоть через девять лет, а хоть и раньше.
– В самом деле, – согласилась тигрица. – Доброго пути, лисенок… пусть и подросший, а ума не набравшийся.
– Спасибо, – сказал я, но тигрица уже исчезла.
Пристегнув истерзанные останки Чон к освободившемуся креслу второго водителя, чтоб их не швыряло по рубке во время маневров, я сел в ее кресло и щелкнул пряжками ремней. Катафракт пострадал, но не настолько, чтоб окончательно выйти из строя. Настал час двигаться дальше. Настал час завершить начатое Чон дело.
Филин против Соседского Дозора[103]
Дарси Маленький Барсук
Когда Нина впервые встретилась с Филином (тем самым, с заглавной «Ф»), предвестником гибели, разорения и невзгод, Он больше всего напоминал с виду
Филин склонил голову набок, будто бы в недоумении.
В тот вечер Нина уснула, уронив голову в россыпь карандашных стружек поверх стопки миллиметровой бумаги. Снилось ей, будто кто-то заменил все ее нервы нитками, как у марионеток. Невидимый кукловод мешал каждому движению, и даже луч солнца, защекотавший сомкнутые веки и разбудивший Нину, освободиться ей не помог. Не одну неделю все действия и даже мысли давались Нине с невероятным трудом, будто суставы, и мозг, и сердце в груди сковал застывший цемент.
Имя этого кукловода Нина узнала позже. Звали его Депрессией.
В преддверии следующего депрессивного эпизода Филин явился снова – на сей раз в облике
– Мама меня на твой счет предупредила, – сказала ему Нина. – Сказала, ты появлялся и перед тем, как папа едва не умер. Не приходи больше. Оставь меня в покое!
С этими словами она плотно задернула шторы, однако цветастый ситец не оградил ее от невзгод.
Спустя год Филин принял обличье
– О, бог мой, – прошептала Нина, укрытая Его тенью.
– Я? В самом деле? – удивился Филин.
Его мелодичный голос мог бы принадлежать и птице, и человеку.
От изумления Нина ахнула.
– Я? В самом деле? – повторил Филин. – Я – Бог?
Нина пронзительно завизжала.
Назавтра доктор прописал ей нормотимики[104]
и велел, если с ней снова заговорят птицы, немедленно звать на помощь.– Это вовсе не галлюцинации, – возразила Нина. – Филин появляется перед приходом беды. Он – все равно что вспышка молнии перед раскатом грома. Прекратите относиться к верованиям апачей будто к пустым суевериям. Вот скажете вы христианину, что ангелов не существует?
– А ангелы с тобой, Нина, в недавнее время не разговаривали? – спросил тогда доктор Грегори.
– Нет!
Больше она о Филине при докторах не поминала.