Читаем Мифы и общество Древней Ирландии полностью

В контексте нашего сравнения терминов felmac и *Велесовъ внукъ мы можем также предположить типологическое и генетическое сходство функций др.-ирл. file и др.-рус. вѢщiи. Формула *Велесовъ внукъ скорее всего определяла всех «вещих» поэтов и певцов-сказителей (а изначально, вероятно, и жреческое сословие волхвов). Мы уже упоминали этимологическое и семантическое родство кельт. *druwids и др.-рус. вѢщiи, терминов, связанных со знанием и «познанием древа».

Др.-ирл. nenaisc, 3-е л. ед. ч. претерит от глагола naiscid ‘связывает’, который часто употребляется в законах, где его значение явно переносное и имеет отношение к контрактному праву. А. А. Королев показал генетическое родство формул с этим древнеирландским глаголом с древнеиндийской формулой Sóma úpanaddhah ‘связанный Сома’, которая описывает как бога, так и растение сома, готовое к жертвоприношению. Древнеирландский и древнеиндийский глаголы происходят от и.-е. *upo-nedh-, что может быть интерпретировано как одна из ритуально-юридических изоглосс, общих для кельтских и индоиранских языков931.

4. Заключение

Важно, что оба поэта в своем шаманском полете связывают или свивают что-то / кого-то. В ирландской поэме аудитория связана знанием друида, «сильные мужи» (воины) связаны и явно не могут двигаться. Судя по всему, знание друида связывает только воинов и не касается других людей в крепости, которые, возможно, названы «свидетелями» (fiad fiadnuib или fiad doinib[?]). В «Слове» же «славы» прошлого и будущего свиваются поэтом при помощи его дара прорицания. Таким образом, Боян творит судьбы своих патронов-князей и их воинов (притом, что топос свивания судьбы известен многим культурам, хотя обычно ассоциируется с женскими персонажами). В древнеирландской традиции мы знем «семь дочерей моря», которые «плетут нити вековечных юношей» (dolbte snáthi macc n-aesmár)932. Интересно, что как друид Брана, так и Боян практикуют свое искусство в присутствии воинов своих суверенов: tríunu and плъкъı. Поэтический дар обоих вещих сказителей имел особое значение для их судьбы и благоденствия. Славы, свитые Бояном, имеют отношение к победам и подвигам. Друид в IDB явно служит своему патрону, королю Брану, а вещий Боян предстает как придворный поэт и певец древнерусских князей.

Термины, маркирующие поэтическое искусство в индоевропейских языках, часто заимствуются из разнообразной ремесленной лексики. Поэт может «вить», «шить» или «прясть» поэзию933. В древнеирландском поэтическое искусство было также связано с глаголом figid ‘вить’, как во фразе f(a)ig feirb fithir («учитель [поэзии] свил слово»)934. Символика связывания, присутствующая в IDB, может быть интерпретирована как вариант широко известной шаманской практики связывания человеческой души (в особенности души больного или умирающего). Эта практика сходна с магией связывания и уз935. Таким образом, предикат Бояна соотносится, скорее, с поэтическим ремеслом, а в древнеирландском случае мы имеем дело с более явно выраженным шаманским ритуалом. При этом вариации лексики не отменяют общей для обоих наших примеров архаической (квази)шаманской основы поэтического вдохновения и ремесла.

Глава XVII

Король, друид и вероятное дерево: старина мест «Ирарус»936

Многим читателям, знакомым с англо-ирландской литературой эпохи «гэльского возрождения» , может быть известен романтический образ Ойнгуса Мак инн Ока (Ангуса Ога, в английской версии) с четырьмя летящими над ним птицами. В этих птиц обратились его поцелуи, как мы узнаем из популярного пересказа легенды Леди Августы Грегори в книге «Gods and fighting men» (первое издание 1904 г. ), где она пишет об ирландском «боге любви» :

Птицы, которые летали над Ангусом – то были четыре его поцелуя, которые превратились в птиц, что вились вокруг молодых ирландцев и пели им. «Приди, приди!», – кричали две птицы. «Иду, иду!», – отвечали две другие. И от них было трудно избавиться.

Ангуса же, даже в юности его, величали Устрашитель или Беспокойный937.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Рыцарь и смерть, или Жизнь как замысел: О судьбе Иосифа Бродского
Рыцарь и смерть, или Жизнь как замысел: О судьбе Иосифа Бродского

Книга Якова Гордина объединяет воспоминания и эссе об Иосифе Бродском, написанные за последние двадцать лет. Первый вариант воспоминаний, посвященный аресту, суду и ссылке, опубликованный при жизни поэта и с его согласия в 1989 году, был им одобрен.Предлагаемый читателю вариант охватывает период с 1957 года – момента знакомства автора с Бродским – и до середины 1990-х годов. Эссе посвящены как анализу жизненных установок поэта, так и расшифровке многослойного смысла его стихов и пьес, его взаимоотношений с фундаментальными человеческими представлениями о мире, в частности его настойчивым попыткам построить поэтическую утопию, противостоящую трагедии смерти.

Яков Аркадьевич Гордин , Яков Гордин

Биографии и Мемуары / Литературоведение / Языкознание / Образование и наука / Документальное