Мифы и общество Древней Ирландии

Фрагмент этот всегда привлекал внимание исследователей в том, что касалось употребления слова «мысль»; одной из предложенных интерпретаций было чтение мъıсь, др.-рус. диалектн. ‘белка’899. Одним из аргументов для этого спорного чтения была отсылка к скандинавскому образу мирового древа Иггдрасиля с белкой, снующей вдоль ствола как вестник между мирами. Образ мирового древа здесь уместен, но использование и контексты слова «мъıсль» в «Слове» и в других древнерусских источниках подтверждает правильность чтения мъıслiю. Во-первых, очевидно, что мъıслено древо Бояна упоминается дважды: «мъıслiю по древу», «по мъıслену древу». В то же время в «Слове» движение мысли упоминается еще три раза:

Не мъıслiю ти прелетѢти издалеча…

Храбрая мъıсль носитъ васъ умъ на дѢло…
Игорь мъıслiю поля мѢритъ…900

Схожее восприятие «мысли» находим в древнерусском тексте, «Слове Данила Заточеника» , первоначальный вариант которого был создан в тот же период, что и «Слово о полку Игореве»: «Бъıхъ мъıслiю паря, аки орелъ по воздуху»901. Как мы видим, «полет мысли» был одним из устойчивых тропов в древнерусской литературе, а орел или соловей в этих текстах играют роль классификаторов верхнего мира, мира вдохновения и откровения. Боян в «Слове» поднимается по дереву в образе птицы, соловья («скача, славiю, по мъıслену древу»), а не в образе белки (ср. волхв (?) Богомил, прозванный Соловьем за красноречие, упомянутый у Татищева902). Орнитологический символизм в целом характерен для шаманских практик. В индоевропейском поэтическом контексте важно, что древнегреческие поэты часто сравнивались с соловьями из-за благозвучия их поэзии и пения. Вакхилид сам сравнивает себя с соловьем: καἰ μελιγλώσσου τις ὑμνήσει χάριν Κηίας ἀηδόνος (Fr. 31. 97: Edm. ) «Помянется песнею и этот тебе медвяный дар Кеосского соловья»903. Те же сравнения находим у Алкмана (Fr. 25: Edm. ) и в Anthologia Palatina (7. 44). В позднейшей греческой поэзии, например у Каллимаха (Epigr. 2. 5), «соловей» метонимически обозначает «поэму». Кроме того, Пиндар называет себя орлом904.

В Древней Ирландии друиды и филиды, судя по ряду свидетельств, носили одеяние из птичьих перьев, подобно шаманам Северной Евразии и Северной Америки905. Более того, друидам приписывались мистические способности превращаться в птиц и таким образом избегать смерти. В 655 г. Августин Ирландский пишет, что современные ему друиды (magi) утверждали, что их предки (древние друиды) «летали через века в форме птиц»906. Дж. Кэри видит в этом фрагменте свидетельство существования друидической доктрины трансмиграции душ в не до конца христианизированной Ирландии в середине VII в.907 В то же время наряду с доктринальными представлениями и орнитологическим символизмом мы можем усмотреть в этом фрагменте отражение представлений поздних (деградировавших?) друидов о могуществе своих предков.

В более позднем средневековом ирландском предании «Осада Друйм Давгаре» (Forbuis Druim Damhghaire) слепой мунстерский друид Мог Рут носит пестрый головной убор из птичьих перьев с птичьими крыльями и шкуру бурого безрогого быка. Он взлетает в небо и совершает квазишаманский полет (здесь, однако, речь идет о вполне материальном полете, ни «шаманская душа», ни его «знание» не упоминаются)908. В славянских странах подобные одеяния характерны для болгарских сурвакаров, новогодних ряженых, носивших шкуры, коровьи колокольчики, ярко-красные посохи и пестрые головные уборы с развевающимися птичьими крыльями (см. рис. 2 из Рыбаков Б. А., Язычество древних славян. М., 1981. С. 265, 430).

Одеяние известного филида VII в. Шенхана Торпешта под названием tuigen объясняется в Словаре Кормака как tuge én ‘солома птиц’, т. е. ‘перья’. Оно представляло собой мантию из белых и пестрых перьев: до пояса из шеек диких уток, а от пояса до ворота – из их хохолков909. Здесь можно упомянуть и другую орнитологическую особенность древнеирландской литературы: во время своих превращений некоторые герои поднимаются в верхний мир в виде птицы. Наиболее интересны случаи Туана сына Карелла и Финтана сына Бохры, известных хранителей древнего исторического и поэтического знания, которые во время своих превращений принимали формы соответственно ястреба и орла910. Образ жреца, ставшего птицей и взмывшего в небо, известен и в Древней Индии911. Рассмотренная орнитологическая символика шаманизма позволяет утверждать, что соловей и орел Бояна играют роль «шаманской души» поэта.