Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Мне хочется сказать несколько слов о книге С. Юрьенена «Вольный cтрелок» (Париж, 1984). Не о сюжете. Его нет. Есть цепь эротических и алкогольных картинок. Герой, Кирилл Караев, непрестанно с кем-нибудь совокупляется (включая и – с самим собой). Либо пьет до полной одури. Или, случается, рассказывает, как то же самое делают другие. Ну еще попадаются описания всяких его поросячьих бесчинств: залез голый на женский пляж; сидит в уборной и подслушивает разговор между девушками в соседнем отделении. Приходит невольно в голову, что все это суть не реальные действия, а только мечтания (но и грезы – скверные!). Ежели он и впрямь такую жизнь ведет, хорошего ждать не приходится. Подобные эксцессы и сами по себе истощают силы и приближают к могиле. Да и имеются и специальные болезни, более или менее неизбежно постигающие тех, кто неумеренно предается сексуальным и питейным излишествам; скажем, херпес (который Юрьенен мимоходом поминает); да и эйдс; не говоря уж о других общественных недугах. Ну и опять же, с другой стороны, белая горячка, цирроз печени…

Правда, автор (будем, впрочем, объективны: его персонаж, по положению, – чекист крупного ранга; отождествлять его с самим писателем у нас нет оснований) все время повторяет о себе, что он, мол, физически вполне здоров, что он «молодой и здоровый мужчина» (возраст он уточняет: 33 года). Но самые сии повторения наводят на опасения. Помнится, Короленко где-то справедливо указывает, что если человек часто заверяет, что его здоровье в полном порядке, то невольно начинаешь ему не доверять. Притом же вот Караев и выбалтывает между строк, что его мать сидит в заведении для душевнобольных… Тем более…

Испытываешь некоторую жуть от пробивающейся у него обсессии, проявляющейся в непрерывном разговоре о ягодицах, попке, заднице (прочие синонимы лучше опустим). Данные термины встречаются почти на каждой странице; а страниц в книге 320; значит, никак уж не меньше, чем 200–250 раз. По поводу бесчисленной веренице женщин, которых Караев употребляет, он никогда не останавливается на лицах, на глазах, редко на цвете волос; все его внимание приковано к нижнезадней части их корпуса. Мельком он констатирует, что 115-ой по счету его жертвой, – когда-то, уже давно, – была 14-летняя полька. Монотонно, с удручающей обстоятельностью изображаемые соединения носят абсолютно расчеловеченный характер: перед нами даже не скотный двор, а скорее – мясная лавка, где уныло, безрадостно сплетаются неодушевленные телеса, движимые вошедшими в них нечистыми силами.

Разумеется, у Караева не может быть не то, что рыцарского (он бы от этого слова захихикал!), но хотя бы гуманного отношения к женщинам: они для него не личности, не живые существа, а лишь орудия наслаждения на низшем уровне. Он деловито рисует два эпизода, не связанные между собою, когда у него на глазах женщин бьют смертным боем, при полном его равнодушии.

В астрономические цифры его амуров можно бы и поверить, оставляя в стороне аргументы чистой физиологии: он разницы не делает, кидаясь на всех, по поговорке: «Бей сороку, бей и ворону!». А уж соблазнить и тут же бросить малолетнюю крестьянскую девочку, – у него не вызывает ни малейшего упрека совести. Спроси его, – он верно бы удивился: «Что же тут такого?».

Представить себе (смягчив гиперболы) существование созданного Юрьененом индивидуума, пожалуй бы, и возможно, как и существование его друзей – гомосексуалиста Эдика, нимфоманки Юстиции, умирающей, но до конца развратной Таи: представителей советской номенклатуры, разложившейся до корня. Для них, безусловно, все дозволено, как себе Караев неустанно и твердит.

Но вот, как только он пытается (а ему – или уж автору? – страх как хочется!) внушить нам, будто до того же свинского состояния пал весь народ, или хотя бы большинство народа, – предмет сопротивляется; и он наивно проговаривается о совсем обратном.

Попробовал он молоденькой девушке, трамвайной кондукторше, рассказать сальный анекдот (про Канта; дался советским образованцам Кант! который никак уже развратником не был…), и: «Я засмеялся один. Вагоновожатая сидела вся пунцовая. Возмущенная до глубины души: "У вас всех только одно на уме!". Две студентки, которым oн проповедует принципы голого аморализма (очевидно, это его призвание!), «переглянулись и до слез зарделись». А одна даже уронила на пол тарелку, которую в тот момент мыла.

Простой деревенский парень, по кличке Колик, которого Kapaeв надменно считает дураком, вспоминает, как при нем однажды хулиганы стали бить проститутку, а он полез защищать, в результате чего сам жестоко пострадал: «Я еще с детства такой ненормальный был. Как вижу, что слабое, значит, мучить начинают, так у меня сердце разрывается».

То-то и оно. Чекист Караев, политический мертвец и нравственный импотент, одно, а русский народ – другое. И вот он под пером Юрьенена (и, кажется, вопреки воле того!) за себя заступиться сумел. А уж старуха Пекла из белорусской пущи – та и вовсе солженицынская Матрена (не зря Колик ее и называет святою).