Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Создавшуюся тогда в России ситуацию мемуарист оценивает вполне трезво: «В начале этого столетия русский государственный механизм (в очень многом оклеветанный) оказался не на высоте положения: японская война и последующие революционные потрясения свидетельствуют, что он провалился на трудном государственном экзамене. Но провалилась на этом экзамене и наша самовлюбленная и захваленная "прогрессивная общественность". Провалилась она потому, что в ней не оказалось государственного смысла и она жила лишь "голыми формулами" и "отвлеченными построениями"».

Естественно, революцию князь встретил безо всякого энтузиазма: «Я помню… чувство тупого, беспросветного ужаса, который охватил меня при первом известии о "великой, бескровной" революции 1917 года». И далее: «Мне приходилось слышать, как, критикуя разрушительные последствия революции, "объективные люди" добавляют: "Но все же революция, как ураган, очищает воздух…" Это совершенно неверно! Революция не очищает воздух, а заражает его, оставляя после себя злую отраву в душах». Сюда же отнесем и следующее его высказывание: «Я болезненно помню, как большевики срывали – буква за буквой – надпись на нашей университетской церкви: "Свет Христов просвещает всех". Погасив у себя Свет Христов, они загасили и всякий духовный свет!»

Свои политические взгляды князь Сергей определяет как либеральный монархизм. Формулировка правильная, если придавать слову либеральный самый его положительный смысл.

Он с горечью наблюдает ошибки правительства и горячо сочувствует столыпинским реформам. Отречение Николая Второго он воспринимает как трагедию. На мгновение он даже порывается просить у Царя аудиенцию, когда тот прибывает во Псков, где работает. Жаль, может быть, что он не попробовал…

Увидев издали «неясную фигуру в военной форме» в окне царского вагона, он думает: «Если это Государь, пусть он почувствует, что вокруг него есть преданные ему люди». Как не вспомнить тут солженицынского Нечволодова!

Свою преданность Трубецкой сполна доказал, участвуя затем в антисоветских заговорах, со спокойным мужеством рискуя многократно жизнью за святое дело, стойко перенося заключение и допросы. Тут уж вспоминаешь скорее о Гумилеве, погибшем в пылу такой же деятельности.

В одном месте, там, где речь еще о Первой мировой войне, мы находим следующее размышление: «Я пришел к определенному убеждению, которое на первый взгляд может показаться странным, что военное мужество у людей встречается гораздо чаще, чем гражданское. Видел я и очень храбрых военных, которым не хватало гражданского мужества даже там, где, казалось бы, его и не так много требовалось…»

Как актуально сии слова звучат, если мы обратим мысли к большевицкой России и к событиям последней мировой войны!

Что до Трубецкого, у него-то, без сомнения, нашелся в душе богатый запас и военного, и гражданского мужества. Вот почему его записки составляют отрадное и поистине поучительное чтение.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 28 апреля 1990, № 2073, с. 2.

Н. Савич, «Воспоминания» (СПб., 1993)

Первая половина книги посвящена описанию работы автора[363] в Государственной Думе и склок и интриг этого мертворожденного учреждения. Интереснее вторая часть, где рисуется его участие в Белом движении, сперва у Деникина, затем у Врангеля.

Он проницательно отмечает, что психология Деникина определялась ненавистью к Романовым, в которой тот был неколебим. Сам Савич, к его чести, защищал в тот период монархическую идею; увы! безуспешно…

Картина внутренней борьбы, расколов и ссор среди белых оставляет угнетающее впечатление. Роль всяческих «демократов», кадетов, эсеров и т. п. выступает в самом зловещем виде.

Выпишем отрывок, посвященный этим настроениям. Вот как обстояло дело при Деникине: