Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Там они представали как чудаковатые, забавные, иногда и трудные в обращении, но и интересные; здесь они – определенно плохие, злые, нечестные и глубоко отталкивающие. Ремизов, узнаем мы, «умел использовать знакомых, разжалобить своей беспомощностью, уверить всех, что в житейских делах он ничего не смыслит… возлагал ответственность за свое существование на других». В то же время: «Благодарность… была Ремизову в тягость».

Что до его супруги: «В ней была странная смесь необыкновенной важности с провинциальной жеманностью», а щеки у нее были «сизовато-розовые». Немудрено, что Ремизовы при посещениях Шаховской, случалось, пошептавшись между собою за дверью, ей не отворяли…

Не щадя современников, не упускает эта последняя предлог плохо отозваться и о выдающихся предшественниках. Ремизов ей будто бы рассказывал такое: «Вот идет Василий Васильевич Розанов в ватерклозет, и мы за ним гуськом, и он нам о чем-нибудь половом говорит, двери не закроет, заслушаться можно». Данный эпизод характеризует, бесспорно, не великого мыслителя Розанова, и даже не талантливого писателя Ремизова, а только, и всецело, автора «Отражений».

Бунин, если верить Шаховской, был в нее безумно влюблен и совершал, в результате, всяческие бестактности. Ну… бывает, что крупные художники в жизни проявляют дурной вкус. Проверить-то трудно: времена давние. Но и сейчас Зинаида Алексеевна со смаком вспоминает безобразные грубости, какими угощала старого писателя за его неуклюжие попытки быть галантным.

Так и с другими, по поговорке: всем сестрам по серьгам. С большим одобрением отметили беспристрастно несколько отрадных исключений: ни о Владимире Смоленском, ни о Марине Цветаевой Шаховская гадостей не пишет. И, однако, ведь они, русские патриоты и монархисты, должны были быть ей абсолютно чужды.

Впрочем, с изумлением узнаем, что Шаховская в юности была близка к монархическим кругам, в частности, к имперцам (о которых теперь отзывается ужасно скверно). Однако, если поразмыслить, удивляться не стоит: ренегаты всегда и везде бывали худшими врагами дела, которому изменили.

Отметим, мимоходом, что материала на целую книгу автору явно не хватило и пришлось заполнить оставшееся место письмами, в которых бросается в глаза, что хотя они подписаны иногда известными именами, но содержание их обычно вовсе незначительное (предложение отменить или отложить назначенную встречу и т. п.). Некоторое удивление – как непривычное новшество, – вызывает включение серии писем, под которыми стоят загадочные инициалы: А. А. или Б. О. Что сей сон значит?

Но мы непростительным образом отвлеклись, рассуждая о сюжете и персонажах «Отражений», от личности их автора. Предоставим на этот счет слово самой З. А. Шаховской: «Учившись понемногу "чему-нибудь и как-нибудь", в разных местах, куда история забрасывала мою семью, никакого образования у меня не было».

Самая эта фраза, с ее развязным галлицизмом типа «Подъезжая к станции, у меня слетела шляпа», подтверждает верность высказанного в ней заключения.

Впрочем, если бы и были сомнения, то ведь вот Михаил Осоргин[394], которому Шаховская когда-то послала рассказ, честно ее предупредил, что там встретил «совсем неправильные (нерусские) выражения… которые очень портят впечатление».

Да оно для всякого грамотного человека очевидно: с русской грамматикой у З. А. Шаховской обстоит неладно (о более сложных аспектах языка – не будем уж и разговор начинать).

Зачем же она все-таки пишет по-русски, с преизобилием ошибок, часто комичных, и в неряшливом, почти макароническом стиле? Лучше бы ей было пользоваться исключительно французским языком, каковой она, видимо, выучила довольно основательно, в отличие or русского.

А уж что она, с такими данными, занимает пост редактора русской газеты, – свидетельствует о большой смелости, или, выражаясь точнее, о том свойстве, которое именуется «неглиже с отвагой».

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 21 октября 1975, № 1338, с. 1.

Правда поневоле

Мемуары обычно делятся на две части: ту, где автор говорит о себе, и ту, где он рассказывает о событиях, которых свидетелем Господь его поставил.

Автобиографический элемент в книге А. Краснова-Левитина[395] «Лихие годы» (Париж, 1977) показывает, что он затронут эдиповским комплексом. Что и понятно: отец его, по его описанию, был человек нетерпеливый, вспыльчивый, не умевший обращаться с детьми; мальчик первоначально воспитывался у бабушки, позже семья была расколота на два лагеря (дело закончилось разводом родителей). В результате, Краснову хотелось все делать наперекор отцу; его взгляды этим и определились.