Гуль вложил в это дело много труда; даже вел устную пропаганду в лагерях Ди-Пи в Германии. Как анекдот, приведу одно письмо оттуда, с отзывом о нем: «Лучше бы такие к нам вовсе не приезжали!»
В дальнейшем, он стал сперва сотрудником, а там и редактором нью-йоркского «Нового Журнала». И здесь он как раз оказался right man at the right place[386]
! Редкое явление: он чем дальше, то больше правел, все более скептически относился к социализму, все более проникался христианским и патриотическим мышлением. С большим сочувствием отнесся он и к идеям Солженицына. Как редактор, он проявил себя вполне квалифицированным литератором, и журнал при нем переживал определенный подъем. Его смерть явилась потерей и для эмигрантской печати в целом, и, специально, для «Нового Журнала», качество которого с тех пор значительно понизилось.С. Пушкарев, «Воспоминания историка» (Москва, 1999)
Книжка производит тусклое впечатление. Быть может, автор[387]
в своей области был и компетентным специалистом (хотя, бесспорно, не принадлежал к числу больших историков). Но его политический горизонт всегда оставался узко ограниченным. В молодости увлекался социализмом; несколько раз даже сидел в тюрьме. Но его быстро выпускали, убедившись, очевидно, что опасности для правительства он собою не представлял.Увидя подлинную революцию, он, понятно, от нее отшатнулся. Да и что он, молодой дворянин и помещик, имел с нею общего? Делает безусловно ему честь, что он вступил в Белое движение, сражался, получил тяжелое ранение. Однако неприятно читать, что ему особенно нравилась якобы распеваемая в белом стане песня со словами:
Стоило бы жалеть! Особенно как подумаешь о предстоявшем тогда России страшном будущем.
Антимонархические взгляды Пушкарев сохранил и дальше. С торжеством приводит он свой случайный спор с главою младороссов Казем-Беком[388]
, в котором был, впрочем, вовсе не прав. Ему удалось углубить образование и занять положение в Чехословакии, в рамках акции по помощи русской интеллигенции, а затем, – хотя и не без труда, – бежать на Запад и закончить жизнь в США.Отметим особо одно нелепое место в данных воспоминаниях. Рассказывая о быте русских студентов в Гейдельбергском университете перед Первой мировой войной, он сообщает: «Иногда на собраниях или пирушках пели песню эмигрантского студенчества, дошедшую до нас, по-видимому из середины XIX века: "Из страны, страны далекой"».
Причем в его версии она оканчивается так:
Стыдно было русскому историку и, казалось бы, интеллигентному человеку, не знать, что это, на самом деле, стихотворение Языкова[389]
, и что в подлиннике последний куплет звучит так:Большой русский поэт, – и отнюдь не революционер! – Языков был бы, без сомнения, возмущен бездарной переделкой своего создания, если бы услышал эту пошлую, безвкусную чушь.
В ней никакие «кумиры» не упоминались».