Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Книге предпослано, к ее ущербу, развязное и небрежное предисловие Б. Филиппова, где он, между прочим, смешивает двух совсем разных красноармейцев, поминаемых Рафальским: одного, который сказал: «Да ты нас не боись – мы русские. Вот придут другие…», с как раз совсем другим, который «стащил с вешалки зимнюю рясу отца С. М. Рафальского». Прямо даже неловко наталкиваться на подобную неаккуратность в печати.

«Русская жизнь» (Сан-Франциско), 15 авг. 1984

З. Шаховская, «B поисках Набокова» (Париж, 1979)

Согласно рассказу Шаховской, Набоков состоял первоначально в тесной дружбе с нею и ее мужем, оказавшими ему много услуг; достигнув же позже славы и богатства, не захотел с ними отношения поддерживать. Это имело ту положительную сторону, что книга не расточает ему сплошных похвал, а содержит порою и трезвую на него критику.

Так, надо согласиться с определением его здесь как человека бездуховного и безлюбовного и с описанием его творчества как ледяного. Любопытно и другое: чем далее, то более проявлявшиеся у него атеизм и враждебность к религии. Что до моральных установок, он подчеркнуто утверждал, что писателю они не нужны и нежелательны: существенно не что, а как он пишет.

Конечно, такая установка идет вразрез с вековыми традициями русской литературы, да и в мировой они пригодны лишь для эпох упадка и для отдельных писателей подобных мрачных периодов. Если художник служит не добру, а злу, – какой прок от всех его технических достижений? На то пошло, – выхвалители Сталина и воспеватели большевизма стояли иногда на высоком уровне мастерства, – но можно ли их считать большими писателями?

Путь Набокова был иной, но тоже грустный. Аморальный эстет, отрекшийся от России (хотя, как показывает Шаховская, он никогда не сумел ее целиком забыть) и объявивший себя американским писателем (однако, он предпочитал жить не в Америке, а в Европе!), он постепенно израсходовал свой талант, когда-то немалый, и стал писать слабые, посредственные вещи. Известность же его, для западного мира, держалась на непристойной «Лолите», и его читали только в ожидании новых откровений в том же роде.

Язык Шаховской оставляет желать много лучшего; это язык иностранки, не вполне научившейся по-русски. На каждом шагу перлы вроде «короля, предпочтившего бегство отречению от престола». Вообще же, за исключением данного неудачного опыта, княгиня не употребляет причастия прошедшего времени действительного залога (не имеющего точного соответствия по-французски) и заменяет его причастием настоящего времени. Например: «Часто литературные доклады и чтения устраивались в Брюсселе и в Антверпене "Клубом Русских Евреев", в те времена от русской культуры себя не отрывающих и ее почитающих». По-русски, безусловно, тут надо бы отрывавших и почитавших.

Типично, как иллюстрация небрежности, что, когда ей понадобилось процитировать Пушкина, Шаховская его дает в обратном переводе с французского! Даже не имея своего Пушкина, неужели она, в Париже или Брюсселе, не могла его найти в библиотеках? В другом же месте, она преспокойно цитирует вместо Пушкина Жуковского…

К числу курьезных разоблачений принадлежит упоминание в книге, что отец Набокова был масон. Об отце это не столь уж важно, а как он сам?

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 11 июня 1983, № 1716, с. 2.

Отражения в темном стекле

Русский народ добродушно констатирует: «Гречневая каша сама себя хвалит». Ей-то можно, а вот литераторам – не к лицу; хотя в наши дни не прочь и они. Вот как З. А. Шаховская, которая в своей книжке «Отражения» (Париж, 1975) приложила не только собственную фотографию (почему-то 1940 года) и биографию, библиографию своих сочинений (преимущественно французских) и список орденов, полученных ею от разных иностранных держав (например, за участие в Резистансе), но даже и перечень всех журналов, где она когда-либо сотрудничала. Разумеется, ни един шаг великого человека не должен остаться неизвестен грядущим поколениям…

У этих воспоминаний нет эпиграфа. Мы бы подсказали один, из русского фольклора, для будущих изданий: «Тут он шип пустил по-змеиному». В самом деле, вещи, какие Зинаида Алексеевна находит нужным нам сообщить о своих знакомых, обычно уже покойных русских писателях, поэтах и журналистах, почти сплошь – очень худые: иной раз всего два-три слова, ан глядь – человек прочно замаран. Люди эти, наверное, были и впрямь не безупречные. Только все же: прочтем, что о Ремизове с женой писала Ариадна Тыркова-Вильямс[393] и сравним с версией Шаховской: какая разница!