Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

А у сих извергов не имелось бога, кроме партии, – и она-то их и гнала. Любви между собою у них тоже не было; не такова была их темная, порочная природа. Взглянем на отношения матери и 18-летнего сына, после ареста главы семейства: «Иногда я ему говорю злые мысли, ядовитые, но он, как настоящий комсомолец, запрещает мне это говорить. Он говорит иногда: "Мама, ты мне противна в такие минуты, я могу убить тебя"». Чем не Павлик Морозов!

Второй сын, 12-летний реагирует еще типичнее: «Жаль, что папу не расстреляли, раз он враг народа». И мать комментирует: «Отца он, действительно, ненавидит. Самый факт его ареста сделал отца отвратительным».

Все прежние друзья, – тоже партийцы, – сразу порвали с зачумленной семьей. Какая же цена этим товарищам? – восклицает Юлия; а ведь и она – ничем не лучше других. Впрочем: «Никто ничем помочь не может. Всем очень страшно». Верно уловлен дух времени! Дети ведут себя, как и родители; о сыне она отмечает: «Все товарищи, его мальчики, от него отказались». Страдать приходится, ясно, не одним взрослым, «видеть же ни в чем неповинных детей» – стонет Пятницкая, – «это мука». Ну а детей лишенцев, дворян, служителей культа, – их она не жалела прежде? Поделом вору и мука!

Опять-таки, страдания низвергнутых членов касты партийных чиновников поначалу не столь уж и велики: когда Пятницкая жалуется знакомым и сослуживцам, ей указывают, что средние люди в СССР живут и на гораздо меньшие, чем у нее, средства. Но она-то привыкла к иному!

Нет облегчения и в сношениях с родными, – родителями, сестрами. Выясняется, что всем Пятницкие были нужны, лишь пока богатые и близкие ко власти. Не родственные связи, а взаимное озлобление и взаимная эксплуатация. Перед женой павшего большевика раскрываются теперь вещи, которых она не знала. То есть, не знать-то она никак не могла, но предпочитала их игнорировать, думая, что ее это не касается и не коснется: «А в очередях у прокурора или в НКВД на передачу люди такое говорят, такие факты о гибели целых семейств, о страданиях высланных или сидящих, что действительно Канатчикова больница или самоуправная смерть – лучший выход».

Задним числом она вдруг удивляется: «Как мало я понимала людей раньше. Большинство мне казались какими-то бесчувственными, равнодушными к тому, что во мне вызывало душевный подъем». – «В общем, я живу в мире ужасов, о которых нехорошо узнать человеку, не намеревающемуся немедленно отправиться на тот свет».

Характерны изображенные здесь духовные терзания. За что же их наказывают, повторяет раз за разом автор записок, о себе и о детях, когда они, мол, такие хорошие, такие преданные советской власти? А вот – за это самое! Рок их карает руками тех же палачей, кому они добровольно служили.

Ягоде приписывают умную фразу перед смертью: «Передо Сталиным я ни в чем не виноват; но перед Богом… да, виноват». Юлия Пятницкая до подобного уровня мышления так и не поднялась. До конца дневника она проклинает судимых и казнимых: «Очень хочется, чтобы скорее были уничтожены эти гады». Она мечется туда и сюда, со влюбленным восторгом говорит об Ежове, мечтает поступить на работу в НКВД. Но, попав в мясорубку, спастись уже не в состоянии. Арестовали сперва мужа, потом старшего сына, потом и ее (о судьбе младшего сына мы из книги не узнаем ничего). Пятницкого самого расстреляли, Пятницкая умерла в концлагере, в ужасных условиях; старший их сын, Игорь, как-то выжил, – и вот подготовил к изданию мемуары матери.

Не зря ли? То есть, это ценный документ, и мы ему за публикацию благодарны. Но если он полагал, что образ его матери вызовет у читателей сочувствие, то заблуждался. Она отвратительна, и трудно не сознавать, слушая ее излияния, что испытания были ей даны в соответствии с ее виною. Но она так ничего и не поняла; так ни о чем и не пожалела…

Все рассуждения ее о политике формулированы деревянным языком, каким никто в быту не говорил, а лишь с трибуны да в официальных бумагах. Если она и впрямь такими фразами мыслила, то была, значит, завершенным продуктом сталинской эпохи. Данного типа людям было закономерно с тою проклятою эпохой и уйти; о них и вспоминать не хочется.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 7 ноября 1987, № 1945, с. 2.

Д. Вронская, «В Англии и во Франции. 1969–1999» (Лондон, 2006)

Заглавие не вполне точно отражает содержание, поскольку значительная часть книги посвящена встречам и интервью в постсоветской России со времен перестройки и по наши дни.

Интервью и наблюдения, зарубежные и внутрироссийские, собранные здесь, исключительно интересны и чрезвычайно разнообразны. А личные мнения автора, в большинстве случаев, вполне совпадают с нашими.

Хотелось бы цитировать и цитировать; но увы размеры газеты того не позволяют. Приведем высказывания графа Григория Ламздорфа[451], служившего добровольцем в армии Франко, а позже – в армии Власова.