Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Работа написана с платформы либерального русского интеллигента, пришедшего к вере, но политически оставшегося куда ближе к Белинскому, чем к Гоголю. Поэтому его оценки, вне религиозной сферы, совсем слабы; разбор, сколько-нибудь объективный и благожелательный, социальных и государственных концепций Гоголя (весьма, однако же, интересных!) он сделать определенно не способен; это остается на долю грядущих исследователей…

В частности, Мочульскому представляется особенно наивной и нелепой мысль Гоголя, что в русском образованном обществе люди стремятся делать добро и неумышленно делают зло. А ведь она, в свете будущих судеб России, право, заслуживала бы внимания!

Что до чисто богословских воззрений Гоголя, его отношений с духовенством (в частности, с о. Матвеем Константиновским[464]), тут мы кое-что находим, – но более в плане фактических сведений, чем проникновений в человеческие души…

В итоге, маленькая книжка Мочульского не богата содержанием; хотя, без сомнения, все любящие Гоголя прочтут ее с интересом (и с некоторым разочарованием).

«Современник» (Торонто), рубрика «Библиография», 1980, № 47–48, с. 161–163.

Henri Troyat, «Gorki» (Paris, 1986)

Книгу читаешь с большим разочарованием. Наш соотечественник, русский эмигрант армянского происхождения, ставший известным французским писателем и даже членом Академии, помимо романов специализировался на составлении биографий выдающихся людей России. Однако, они у него получаются весьма разного качества. Так, о Пушкине («Pouchkine», 1953) у него вышла большая и превосходная работа со многими ценными данными (в том числе, касательно Дантеса); о Лермонтове («L’etrange destin de Lermontov», 1952), напротив, – коротенькая и малосодержательная сводка общедоступных фактов.

К сожалению, о Горьком, – уровень компиляции оказался еще ниже. Сведения о нем, в частности, об его молодости, целиком почерпнуты из его же сочинений, – «Детство», «В людях», «Мои универсистеты». Между тем, общеизвестно, что воспоминания людей о себе самих, как правило, не бывают вполне правдивыми, в том числе и у тех, кто пишет вполне искренно. Горький же – автор крайне субъективный и пристрастный, который всегда говорит ad probandum, non ad narrandum.

Вполне вероятно, что подлинные личности, скажем, его дедушки или его отчима, были иные, и не исключено, – менее антипатичные, чем в его зарисовке.

Ну, это бы еще не столь важно. Существеннее другое: Горький изображает всю жизнь царской России в конце прошлого и в начале нынешнего века в черных красках. А Труайя совершенно некритически его рассказ воспроизводит, – для французской и иной иностранной публики! – без малейших оговорок.

Дальше, когда мы переходим к карьере Максима Горького как журналиста, писателя и общественного деятеля, – дело идет еще хуже. Политические события в России, атмосфера литературного и художественного мира, быт интеллигенции, – все это дано совершенно в духе большевицких учебников и газетных статей. Удивительно: и это – Труайя, который в своих романах выражает совсем другие (и гораздо более здравые) взгляды! Отзывы о царе, о правительстве, даже о столь замечательном человеке как Столыпин, – всюду враждебные и презрительные, безо всякой попытки понять мотивы их действий.

О характере Горького, о сущности и об эволюции его души, мы не узнаем почти что ничего. Почти что: кое-какие верные и даже блестящие наблюдения все же проскользнули под перо биографа. Метко указана его ненависть самоучки и недоучки ко всей настоящей интеллигенции, и его нутряная, бессмысленная злоба против всех богатых или хотя бы обеспеченных материально людей, родившаяся на почве бедности, в которой он провел свои ранние годы.

Чрезвычайно поверхностны встречаемые нами тут упоминания о произведениях писателя, – романах, рассказах, пьесах. Содержание их чаще всего не излагается, персонажи и развиваемые в них идеи не анализируются, кроме как в нескольких словах. Между тем, Труайя способный читать эти вещи в оригинале и сам опытный писатель, как раз на сей счет мог бы высказать интересные мысли. Сравнительно обстоятельнее остального, хотя тоже сжато, изложена история фрондированных Горьким большевиков во время революции и сразу после нее, и игравшаяся им роль заступника и покровителя либеральной интеллигенции.

Об его жизни потом за границей, в Германии и в Италии, нам сообщаются обильные бытовые подробности, и кое-что об его политических выступлениях; но проникнуть в его чувства и размышления тех лет автор нам никак не помогает.

Вполне справедливые недоверие и враждебность ко связанному с большевизмом писателю со стороны русской эмиграции, людей как 3. Гиппиус, Д. Мережковский, И. Бунин, даже Т. Алексинская, комментируются у Труайя если не с неодобрением и с осуждением, то с полным равнодушием, словно бы речь шла о капризах или причудах оторвавшихся от родины оригиналов!