Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Сознает ли месье Труайя, что это он рассуждает о произведениях гениального поэта, одного их двух лучших величайших поэтов России? Даже и юношеский «Хаджи Абрек», по мнению Труайя «сочинение мятежное и выспренное», заслужил высокую оценку Пушкина (если принимать вполне вероятное предание).

Грустно было бы, коли доподлинно, согласно оценке «Лермонтовской энциклопедии», работа Труайя была «итогом изучения судьбы и творчества Лермонтова во Франции». По счастью, это не так: нам случилось читать, об отдельных лермонтовских вещах, гораздо более серьезные и трезвые суждения французских специалистов.

Отметим несколько мелких погрешностей перевода: Закаревский вместо Закревский (имя соученика Лермонтова по Московскому университету; у Труайя оно дано правильно). Пушкин был сослан не на Кавказ, а в Молдавию (но это уж – ошибка автора книги, а не переводчика). Большое у нас недоумение вызывает ссылка у Труайя на некую «мадам Хитрово», жаловавшуюся Бенкендорфу на стихи «На смерть поэта». Вряд ли речь может идти об Елизавете Михайловне Хитрово, пламенной поклоннице Пушкина и покровительнице Лермонтова в начале его поэтической карьеры; а это – единственная Хитрово, упоминаемая в цитированной выше «Лермонтовской энциклопедии». Если была другая еще, – странно, что о ней там умолчано…

А уж что до того, будто Михаил Юрьевич «напивался как свинья» и «вел себя по-хамски» – тут вопрос не столько о фактах, как о подходе (нам лично такой подход кажется недопустимым и возмутительным, в применении к такому человеку).

Любопытна враждебная оценка Лермонтова декабристами, на коей подробно останавливается Труайя. Думаем, что оная делает только честь автору бессмертных поэм и дивных лирических стихов, дорогого сердцу всякого искреннего русского патриота.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 6 января 2001, № 2629–2630, с. 5.

H. Troyat, «Marina Tsvetaeva» (Paris, 2001)

Автор предлагает нам очень сжатую, но в основном содержательную и точную биографию М. Цветаевой, которая, вероятно, может быть очень полезна для французов и других иностранцев, не владеющих русским языком, но интересующихся, в той или иной мере, русской литературой. На творчестве поэтессы он останавливается, главным образом, для иллюстрации ее жизни, и дает о нем только самое общее представление.

Книга (в 350 страниц) заслуживает, в целом, полного одобрения. Хотя и можно бы в ней все же подметить некоторые сомнительные детали. Например, Труайя однозначно называет мужа Цветаевой, Эфрона, евреем. Это вряд ли справедливо. Евреем он был наполовину, по отцу; мать же была русской дворянкой. Он был крещен в православие, так что не подвержен никаким административным ограничениям. Главное же, видимо, он сам смотрел на себя как на русского интеллигента, и не заметно, чтобы он в чем-то держался за связь с еврейским миром.

Относительно гибели младшей дочери Цветаевой, у читателя может возникнуть впечатление, что она ее одну отдала в детский дом, оставив старшую у себя. Но это не так: она отдала обеих, Ирину и Алю. Отдала в силу безвыходных материальных условий. Но потом, узнав, что Аля тяжело заболела, взяла ее домой и выходила. Ирина в тот момент было здорова. Сообщение, что она умерла, явилось для Марины Ивановны тяжелым (и неожиданным) ударом. Она себя тяжело винила; но вправе ли мы ее винить?

Хорошо выбран портрет Цветаевой на обложке книги: она на нем молодая и очаровательная, в расцвете сил и таланта… Такою и хочется себе ее представить, читая ее произведения или думая о ней.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 15 декабря 2001, № 2677–2678, с. 5.

О посмертных муках Гумилева

«Не бойтесь убивающих тело, душу же не могущих убить». Большевики могли расстрелять Гумилева; но не его поэзию. Она живет, и чем дальше, тем больше растет ее влияние. Как говорил Мицкевич:

Чем далее предмет поставлен колоссальный,
Тем больше от себя отбрасывает тень…

Не только она повлияла на Багрицкого[467] (об этом всегда говорят), да надо думать и на Тихонова[468] (скажем, в «Балладе о гвоздях»), но и на скольких еще! Взять хотя бы Сергея Маркова[469], который пишет несравненно слабей Гумилева, но так похоже на него, что иной стих просто трудно отличить от гумилевского.