Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Но, что говорить! Все могли заметить, какой конфуз вышел у Струве с «Отравленной туникой». Он заявил, было, что Имр, в ней появляющийся, – лицо вымышленное, не признав имени знаменитого арабского поэта, хотя Гумилев точно его называет: Имр Эль Каис. Ну, допустим, что Струве видел это имя в форме Имр-эль-Кайс – неужели же не мог догадаться? А не догадался, пока известный византолог, профессор Васильев[471], ему не подсказал… После такого афронта, любой другой литературовед сделал бы себе харакири или, минимум, переменил бы профессию… Но Струве это – отдадим должное его мужеству, – что с гуся вода.

Ошибка эта (как и многие другие) родилась из наивного представления Струве, будто Гумилев всегда всю свою эрудицию берет из какой-нибудь одной тощенькой научно-популярной книжечки. Ан глядь – копнул и оказалось, что Гумилев прекрасно знал не только историю Византии, но и арабскую поэзию; не только биографию Имр Эль Кайса рассказал, а еще и стихи его процитировал…

Но дело-то в том, что глубокая, и отнюдь не показная эрудиция Гумилева в европейской и даже восточной литературе, истории, культуре заметны только тем, кто сам имеет известные познания в этих областях…

Между прочим, уж если искать источники знаний Гумилева: не исключено, что он мог говорить об Имр Эль Кайсе с известным востоковедом, профессором (позже академиком) Крачковским[472], с которым был знаком; в трудах Крачковского есть статьи об Имр Эль Кайсе.

Приготовить настоящее научное издание сочинений Гумилева, проследив их связь между собою, влияния, испытанные Гумилевым, и те, которые он оказал на других, это была бы как нельзя более нужная и благородная задача, и будем надеяться, что кто-нибудь ее и выполнит. Бесформенное и полное ошибок и ляпсусов издание Струве сможет тогда послужить в качестве полезного сырого материала.

«Русская жизнь» (Сан-Франциско), 20 мая 1975, № 8206, с. 3.

Глеб Струве, «О четырех поэтах» (Лондон, 1981)

Объединенные тут работы посвящены Блоку, Сологубу, Гумилеву и Мандельштаму; но, практически, больше всего – Гумилеву; что очень и неплохо. Как правильно указывает автор: «О Блоке уже существует огромная и все растущая литература». О нем Струве верно констатирует, что он «онемевший и оглохший как поэт, угас, задохся в революционном Петрограде».

Еще более короткий очерк о Сологубе назван «Рыцарь Печального Образа». Полагаем, не вполне удачно, «Рыцарь Жуткого Образа» лучше бы подошло автору «Мелкого беса» и «Навьих чар», о котором мы находим здесь следующую, лестную, но нельзя сказать, чтобы незаслуженную оценку: «Нам Сологуб предстоит сейчас и как один из известнейших мастеров русского стиха и русской прозы, и как один из значительнейших писателей эпохи символизма».

Гумилеву одному отведено несколько больше половины тома: 95 страниц из 185, разбитых на три этюда: «Избранник свободы», «Жизнь и личность» и «Творческий путь». Здесь есть ценные детали, любопытные сопоставления и предположения, чего маловато, – это проникновения во внутренний мир замечательного поэта и человека; слишком различны воззрения и мироощущение биографа и предмета биографии. Например, коробят замечания о «наивном» (почему «наивном»?) монархизме Гумилева, или некритическая передача отрицательных о нем отзывов современников (впрочем, некоторые из таковых Струве обоснованно откидывает сам).

Присоединимся к сожалениям Струве о неполноте сведений о Гумилеве и к его надеждам, что они когда-нибудь обогатятся сохранившимися в СССР материалами. Впрочем, все ли мы использовали из имеющихся о нем за границей?

А, в общем-то, надо согласиться, что «трагически погибший у стенки, расстрелянный ЧК в расцвете творческих сил большой поэт, Николай Степанович Гумилев… еще ждет своего биографа и исследователя».

Большая статья об О. Мандельштаме, – «опыт биографии и критического комментария», – составлена чрезвычайно ясно и обстоятельно. Но Мандельштам – поэт для немногих, не могущий стать всенародным, как Пушкин или Лермонтов; а Гумилев таковым, если еще не стал, то вполне способен стать; у таких поэтов каждый находит что-то для себя; хотя, конечно, сполна их тоже только немногие понимают.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 12 марта 1983, № 1703, с. 2.

В. Швейцер, «Быт и бытие Марины Цветаевой» (Фонтенэ-о-Роз, 1988)

Подлинный подвиг любви! Измученная тень великой поэтессы должна быть удовлетворена: память о ней прочно вырвана из забвения руками двух женщин; после прекрасной книги М. Разумовской[473] «Марина Цветаева» (Франкфурт-на-Майне, 1983) мы имеем теперь еще и обстоятельное исследование Виктории Швейцер, составляющее по объему без малого 540 страниц, со многочисленными фотографиями.