Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Теперь шумит самиздат; а вряд ли стихи Гумилева не были первым продуктом самиздата. В мои студенческие времена, они, отпечатанные на машинке, циркулировали в среде интеллигентной молодежи, отчасти и среди старших. Читают их в СССР и теперь, и кому не известно, что это одна из первых вещей, которую ищут попадающие за границу интеллигентные люди из Советской России. Там его не издают и о нем, кроме скупых ругательных строк, не пишут. Не то, что Блок: этот, своими «Двенадцатью», купил себе право у коммунистов на издание огромными тиражами и на громадную посвященную ему литературу…

Когда Ирина Одоевцева пишет про Гумилева:

Я о нем вспоминаю все чаше,
Все печальнее с каждым днем,

она, сознательно или нет, выражает то, что чувствует вся Россия.

Тем более важно бы было, отвечая потребностям и подсоветского, и эмигрантского читателя, потребностям русского читателя вообще, собрать все, что можно, о Гумилеве, пока еще не поздно; и тем более важна судьба его текстов.

В этом последнем отношении, что мы имеем в эмиграции? Существуют, практически, два издания Гумилева (о других, более старых или ограниченных по материалу, можно не говорить): В. Завалишина в Германии (1947–1948) и Г. Струве в Америке (1962–1968).

Издание Завалишина, сделанное в трудных условиях, не могло быть полным; но оно осуществлено с безошибочным хорошим вкусом, и оно все дышит любовью к Гумилеву и истинным пониманием его творчеств. Не весь Гумилев; но все, что нужно рядовому читателю, желающему познакомиться с его поэзией. И как чудно издано! Четыре миниатюрных томика, которые, даже все вместе, можно положить в карман и взять в путешествие, на службу, на прогулку…

В нем нет никаких комментариев; вся оценка материала заключена в выборе, произведенном с исключительным тактом, и в расположении совершенно превосходном, и с которым, верно, согласился бы сам Гумилев, будь он жив. Во всяком случае, порядок тут именно такой, который лучше всею помогает читателю окинуть взором жизнь и работу поэта в целом. Конечно, жаль, что – из написанного в стихах сюда не вошли пьесы «Дитя Аллаха» и «Отравленная туника». Добавить их – и получится почти идеальное массовое издание.

Проза не входила в план издателя; и, в конце концов, не прозой велик Гумилев; хотя желающему его понять очень важно прочесть и «Записки кавалериста», и «Письма о русской поэзии».

Г. Струве резко и несправедливо обвиняет это издание во «множестве ошибок». В действительности, их, как раз не так уж много; да и не очень они страшные. Хотя, впрочем, есть и досадные; вот, например: «В год четвертой мировой войны» (до таковой мы, слава Богу, еще не дожили; речь на деле идет о четвертом годе мировой войны). Но, по части ошибок… брюзжание Струве удивляет; потому что, как говорится, «уж чья бы корова мычала»!

Издание этого последнего, в отличие от завалишинского, явно претендует быть научным, адресованным специалистам. Только этим можно объяснить, что эти четыре громоздких, вовсе уж не портативных, тома содержат не только изобилие вариантов и разночтений разных стихов, мало нужных обычному читателю, но еще и массу юношеских стихов, стихов на случай, стихов, забракованных самим Гумилевым. В этом неудобоваримом месиве, настоящий Гумилев, – его действительно полноценные, сильные, художественно совершенные вещи тонут и растворяются так, что их совсем не легко обнаружить. И как не подивиться распределению, при котором столь важные в жизни Гумилева стихи к Синей звезде (вероятно, лучший во всей русской литературе цикл стихов о любви) помещены, ничем не выделенные, в отдел не опубликованных при жизни Гумилева, вместе с теми, какие он сам отбросил как неудачные! Да еще зачем-то и снабжены чрезвычайно им не подходящими, безвкусными названиями…

Конечно, для специалиста, для любителя стихов Гумилева всякая строка мастера ценна и дорога. Только вот он тут сразу же наталкивается на тяжелое разочарование; непонятно почему, Струве начисто исключил все гумилевские переводы. Явно вопреки и традиции, и здравому смыслу; ибо много ли бы осталось от Жуковского, если бы с ним такое проделать, и кто бы согласился выкинуть из Лермонтова «Горные вершины спят во тьме ночной» и «На севере диком стоит одиноко», а из Пушкина, скажем, «Пир во время чумы»?

Если бы еще эти переводы были случайные или ремесленные, или хотя бы их было очень много. Так ведь нет; Гумилев переводил, главным образом, то, что было ему близко и созвучно: Готье, английских романтиков, французскую и английскую народную поэзию… и, без сомнения, эти переводы отражают не только его технику, но и его душу. А потом, их и совсем немного: разве что на один том.