Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Не требуется профессиональных знаний, чтобы этот обстоятельный, если и не исчерпывающий очерк жадно проглотить. После же него, трудно не задуматься над трагедией России, в немалой степени предопределенной тем, что талантливые и энергичные люди, как Эбергард и Колчак (а с ними и множество их подчиненных) были скованны по рукам и по ногам неразумной линией верховного командования, и в первую очередь – генерала Алексеева[484], считавшего, что ключ к Босфору находится в Берлине.

Любопытно, что царь Николай Второй сам-то смотрел иначе, и проявлял большое внимание к войне на Черном море. К сожалению, он слишком доверял Алексееву, и, в данном случае, подчинился его авторитету. Между тем, смелая атака проливов имела все шансы принести успех; а поражение и выход из войны Турции круто повернули бы ход событий в нашу пользу. В результате чего, революция вероятно была бы предотвращена.

Констатируя эти факты, автор, со вздохом, признает, что нет смысла судить о несбывшемся… Хотя оно, конечно, всегда остается уроком для потомков, и не может не вызывать горестного чувства в наших сердцах. Отметим одну странную и досадную ошибку, удивляющую на фоне в целом хорошо отредактированной книги.

Говоря об определенном типе литеров русского флота, Некрасов раз за разом их называет эльпифидор, вместо эльпидифор. Между тем, греческое слово эльпидифор имеет вполне конкретный смысл: «носитель надежды», «надеждоносец». Тогда как эльпифидор ничего не значит, и ни на каком языке не существует.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 25 сентября 1993, № 2251, с. 2.

Д. С. Мирский, «История русской литературы» (Лондон, 1992)

Книге недостает двух очень нужных вещей: биографического очерка об авторе и комментариев.

Князь Д. Святополк-Мирский, – так его на самом деле звали, – принадлежал к числу ренегатов белой эмиграции, советских патриотов. Он вернулся в сталинскую Россию и там погиб в концлагере. Сходная участь ждала там мужа М. Цветаевой, С. Эфрона и ее дочь Ариадну (та, положим, из лагерей вышла живой) и многих других. Но, по крайней мере, у Эфрона была причина бежать с Запада, будучи замешанным в убийстве советского перебежчика И. Рейса (хотя лучше бы ему было остаться: его бы, без сомнения, наказали менее строго). И потом, он и его дочь уповали на многолетнюю работу за границей в чекистских органах (увы! диавол платит черепками…).

А на что рассчитывал князь Святополк-Мирский, рафинированный интеллигент, не чуждый, как свидетельствуют современники, «изящным порокам»? Да за одни его высказывания в лежащей перед нами работе большевики, со своей точки зрения, имели уже основание его ликвидировать!

И вот, скажите… Он, несомненно, был и умен, и хорошо образован, и с усердием ученого умел собирать материалы. Почему же не собрал их о том, что собой представлял сталинский рай, и чего там следовало ждать? Вспоминаются слова какого-то крестьянина про Льва Толстого: «Он, конечно, барин умный; да ум-то у него дурак!».

Во втором из упомянутых нами недостатков, автор, понятно, не несет ответственности: его сочинение, изданное первоначально в 1927 году, сильно устарело. Например, многие писатели, о которых он говорит, что они остались (или вернулись) в СССР, позже эмигрировали (Вяч. Иванов, Замятин[485]), другие, о ком он говорит, как об эмигрантах, в конце концов, репатриировались (Куприн, Цветаева); другие еще, из живших в Советском Союзе, были расстреляны (Пильняк, Веселый, Бабель) или покончили самоубийством (Есенин, Маяковский); о чем стоило бы упомянуть.

Положим, мы-то про все это знаем. Но такая книга, курс истории русской литературы, в первую очередь должна бы адресоваться к тем, кто о вопросе знает мало: либо к иностранным русистам или людям с широкими интересами, либо к подсоветским, не имеющим других познаний, кроме почерпнутых из большевицких учебников.

Если же рассматривать данный опус не как справочник, а с точки зрения оценок его составителя, – изумляешься их капризности и причудливости!

Он считает, что лучшая вещь Пушкина – «Медный всадник», а за нею, с большими оговорками, «Сказка о царе Салтане» (да еще и выражает уверенность, что большинство читателей с ним согласятся; это уж навряд ли!), а лучшее у Гоголя – «Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем».

Насчет поэзии, Святополк-Мирский решительно глух. До него доходит только «поэзия мысли» – Тютчев, Баратынский, Случевский. То, что он пишет о Пушкине, о Лермонтове, – просто больно читать: там его суждения поверхностны и фальшивы…

Некоторые его фантазии удивляют. Он все время ищет у наших писателей и поэтов какой-то истинно русский язык, свободный от иностранного влияния, даже столь древнего как византийское; что и приводит его к восхищению уродливыми вывертами Ремизова. Кому и зачем сей выдуманный, несуществующий язык нужен?..