Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

А. Галич уже и эмигрировал, и умер. О нем автор правильно указывает что: «Он, конечно, наследник Зощенко», и дальше развивает свою мысль так: «Бессмысленная, нелепая, невозможная мешанина из убогих чувств, нищеты, демагогии, привычного вранья, подетального быта – какая-то фантасмагория тоски и глупости предстоит нам из песен Александра Галича». Это в точку. Но, признаться, нам и Зощенко часто тяжело читать, а Галича, как правило, просто нестерпимо. Такая Россия тоже есть, но, слава Богу, не исчерпывает всего в России; именно на эти ее аспекты нам как раз не хочется смотреть.

Впрочем, автор приводит здесь из Галича некоторые превосходные отрывки. Вот, например:

Но особо встал вопрос
Про отца и гения…
Оказался наш отец
Не отцом, а сукою…
И приказано статуй
За ночь снять со станции.

Еще наигранные и чрезмерные восторги Карабчиевского вокруг романa А. Битова «Пушкинский Дом». Мы данную вещь никогда высоко не ставили: неинтересная история мелкого, ничтожного и антипатичного человека. Восхищаться же его (а надо думать, самого Битова) литературоведческой гипотезой, будто Тютчев завидовал Пушкину, ненавидел того и делал в своих стихах ехидные на него намеки, – мы и вовсе не хотим: она совсем неправдоподобная, а по сути, прямо и клеветническая.

Битов жив и продолжает писать. Его описание путешествия в Армению, скажем, даже выше по качеству, чем разбираемый тут роман. Но явно уже, что никакое он отнюдь не светило первой величины.

Несколько иначе обстоит с Мандельштамом, которому посвящено открывающее сборник эссе, по которому получила название и книга в целом. Не будем отрицать, что он талантливый поэт. Но он, во всяком случае, – поэт для немногих. Понимать его чрезвычайно трудно; мы так прямо и признаемся, что не понимаем совсем.

В последней статье (прежде уже напечатанной в «Русской Мысли»), «В поисках уничтоженного времени», Карабчиевский распоясывается и излагает свою литературную и политическую программу. Ах, как она неприглядна! Культ Запада, где он видит только материальные ценности: глубокий кризис, переживаемый европейской и американской цивилизацией от его внимания полностью ускользает. Он осыпает злобными насмешками русских патриотов, мечтающих будто бы о лаптях и онучах, «Память» и писателей-деревенщиков. Дает он и список сих последних, довольно странный: «В. Астафьев, В. Белов, В. Распутин, В. Крупин [все на «В» – только сейчас заметил!]». С удивлением спрашиваешь себя, почему же пропущен В. Солоухин, – тоже ведь на В! – самый известный и самый одаренный из деревенщиков; хотя, безусловно, все перечисленные выше талантливы тоже.

Им Карабчиевский пытается противопоставить какую-то школу городских писателей, не называя, впрочем, имен. Да и кого бы он назвал: деревенщики эти – цвет русской литературы, в которой равных им, в наши дни, просто нету!

Все это изложено свойственным Карабчиевскому претенциозным, псевдоизысканным стилем, с пошлыми красивостями и оригинальностями. Ему покамест удалась одна вещь: литературоведческий трактат «Воскресение Маяковского», где все правда, и нет ни передержек, ни банальностей. Увы, данные его работы – совсем не на том же уровне…

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 20 января 1990, № 2059, с. 2.

G. Nekrasov, «North of Gallipoli» (New York, 1992)

Во введении ко своей работе, автор указывает, что публика плохо осведомлена о действиях русского черноморского флота в период войны 1914–1917 годов. Он имеет в виду, в первую очередь, англоязычных читателей; но слова его вполне применимы и к русским. По той же причине, которую он приводит: советская печать избегала говорить о подвигах царских моряков, и в ней эта тема весьма слабо представлена. Правда, за границей, многие офицеры-черноморцы публиковали свои воспоминания и размышления, но, как правило, в специальных журналах или очень ограниченным тиражом.

Поэтому книга Г. Некрасова представляет большой интерес, для Зарубежья и особенно для читателей в России. Она, казалось бы, ограничена довольно узкой сферой и важна, главным образом, для тех, кто так или иначе связан с морскими силами. Но писатель сумел так живо и ясно изложить свой материал, что его произведение читается с увлечением, почти как роман.

Под его пером все деятели тех времен, адмиралы Эбергардт[482] и Колчак, немецкий адмирал Сушон[483] (он отмечает курьезный факт, что в той войне у немцев командовал адмирал с французской, а у русских – с немецкой фамилией), целый ряд офицеров, предстают перед нами как индивидуальные личности, каждый со своим характером; даже суда выглядят порою как одушевленные существа.