Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

«Возрождение» (Париж), апрель 1957, № 64, с. 128–129.

Памяти С. П. Мельгунова. Встречи с Сергеем Петровичем

У многих в той толпе, которая заполняла церковь на рю Дарю в день похорон С. П. Мельгунова, где рядом стояли монархисты и социалисты, представители самых разных и далеких друг от друга организаций, представители всех местных органов русской прессы, сердце сжималось без сомнения тяжелым чувством, что с ним мы потеряли человека, какие вообще встречаются редко и каких в эмиграции сейчас уж совсем мало.

Сергей Петрович Мельгунов был и крупный ученый и общественный деятель, широко известный не только русским, но и иностранному миру, – и был он, кроме того, джентльмен и человек чести в самом высоком смысле этих слов; и для всякого, кто посвящает себя политической работе, он может служить образцом и примером мужества, стойкости и бескомпромиссной верности своим убеждениям.

Для меня фигура Мельгунова связана была с целым периодом жизни. С тем временем, прежде всего, когда новые эмигранты были объектом неумолимой травли со стороны советского посольства и новоявленных советских патриотов, доносивших, предававших, ловивших… Когда вся антибольшевистская эмиграция с тяжелым чувством молчала, лишенная своей печати, не знающая, что будет дальше. Молчала и выжидала событий…

Маленький, на скверной бумаге отпечатанный сборник «Свободный Голос» под редакцией Мельгунова заставил мое сердце вздрогнуть, когда он попал в мои руки в пересыльном лагере для «перемещенных лиц», на улице Леру в Париже. Значит, борьба с большевизмом все же продолжается! Значит, не все сложили оружие! Значит, есть люди, к которым я могу присоединиться на общем пути! Прошло, однако, довольно много времени, пока мне удалось узнать адрес Мельгунова и получить к нему рекомендацию. Случилось так, по независящим от меня обстоятельствам, что мне пришлось к нему приехать накануне того дня, когда он должен был меня ждать.

Дело было летом. Автобус пронес меня через просторный, шумящий зеленой листвой Венсенский лес, и я вышел на маленькой загородной улочке, окруженной новыми большими однообразными домами.

На лестнице я отыскал нужный номер и позвонил. Дверь распахнулась и худощавый мужчина, с опущенными вниз усами, с густой темной шевелюрой и живым лицом немного южного типа, вопросительно посмотрел на меня. Ни тогда, ни позже я бы никогда не назвал Сергея Петровича стариком, хотя ему и при этой, первой, встрече, было уже больше шестидесяти лет: в нем была та живость и непосредственность, какие обычны в молодые годы, но какие лишь немногие сохраняют всю жизнь. Даже когда он бывал болен или утомлен, в нем всегда ярко чувствовалась его натура борца, побеждавшая любую физическую слабость.

Помню, я смущенно пробормотал свое имя и сослался на общего знакомого.

– Да, но вы должны были приехать не сегодня, а завтра, – сказал Мельгунов, делая шаг назад.

Мне показалось, что он захлопнет сейчас дверь, и я растерянно попятился к лестнице. Добродушная, немного лукавая улыбка скользнула под усами моего собеседника.

– Заходите все-таки, раз уж вы приехали, – сказал он. – Поговорим несколько минут.

И эти несколько минут растянулись самое меньшее на четыре часа; собственно говоря, мне кажется, на шесть, но точно не знаю. Сергей Петрович и его супруга угощали меня чаем с чудесным вареньем, вкус которого я помню до сих пор, и мы обсуждали все политические вопросы с тем жаром, с каким их обсуждали всегда русские интеллигенты, забывая о времени. Оказалось, что самое главное все же у нас с Сергеем Петровичем было общее: любовь к свободе и ненависть к большевизму, – остальное отступало на второй план.

С каким увлечением я включился в работу, которую вел Мельгунов: издание – единственного в тот момент – русского антибольшевистского журнала во Франции! Со второго номера, если не ошибаюсь, я стал сотрудником «Свободного Голоса», которому пришлось, впрочем, с каждым выпуском менять название: не было разрешения на издание периодического журнала.

Нас было тогда, может быть, с десяток новых эмигрантов, группировавшихся вокруг Мельгунова; и для всех нас, хотя политически мы и не во всем с ним были согласны, его авторитет был огромен. Мы чувствовали сердцем его благородство и порядочность, его искреннюю любовь к людям.

Грустно сказать, что большинство из этой нашей группы разошлись потом с Сергеем Петровичем; и я – одним из первых. Но это не было ни в какой мере результатом разочарования в нем или обиды на него; нет, он честно следовал той политической линии, в которую верил. Для нас же она представлялась слишком узкой. Но уважение к нему, – думаю, и любовь, – каждый из тех, кто с ним раз близко познакомился, сохранил навеки.