Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

А бояться очень даже было чего: во Франции стояло полное засилие коммунистов, большевики делали в ней буквально все, что хотели; и им всем Мельгунов и его журнал приходились чрезвычайно некстати, застревали у них как кость в горле.

Помню разговор с Гулем и его женой о том, что Сергей Петрович поступает очень неосторожно, работая по вечерам у себя в садике на глухой, пустынной улице. Даже выстрел из револьвера не привлек бы там внимания (его бы, скорее всего, приняли за выхлоп автомобильного газа). Да, как уточнила Ольга Андреевна, супруга Гуля, советскому агенту или фанатику ни к чему бы и стрелять: довольно бы было жертву тюкнуть, как она выразилась, лопатой по голове, и скрыться.

Такого, по счастью, не произошло. Мельгунов ко мне относился тоже с симпатией (что не всем в его окружении нравилось), добродушно называя меня анархистом за слишком порою горячие и смелые действия.

О социализме мы с ним, кажется, никогда не спорили. Впрочем, его народный социализм несомненно являлся наиболее умеренною и гуманною формою социалистической доктрины в целом.

Вот от чего я не сумел воздержаться, были слова ему (и даже не раз) о том, что их поколение подготовило нашему поистине страшную судьбу. Он, конечно, отвечал, что они не того хотели. Увы! Недостаток предвидения у русской интеллигенции сыграл в участи нашей родины самую трагическую роль…

Врезался мне тоже в память такой эпизод: он дал мне свою книжку «Красный террор в России» и спросил потом о ней мое мнение. Я ответил, что книжка-то хорошая, но назвать ее надо «Первые шаги красного террора в России». Понятно, что уж тут-то автор не мог предугадать будущее…

Причины, по которым я в конце концов с Мельгуновым и его кругом разошелся, сводились к следующему. По мере того, как пробольшевистский дурман и во Франции, и в Америке рассеивался, с его журналом стали устанавливать связи социалисты всяких иных, чем у него, мастей, Далин, Вишняк, сотрудники меньшевистского «Социалистического Вестника» в США. Он тому искренне радовался. Я и мои товарищи – нет. Потому что и «Свободный Голос» отходил постепенно от направления, отражавшего взгляды всех русских антикоммунистов, и превращался в печатный орган левого, социалистического сектора.

А тут начал издаваться Е. А. Ефимовским печатавшийся – на пишущей машинке! – журнал «Русский Путь», куда я и перешел. Последним благожелательным жестом по отношению ко мне со стороны Сергея Петровича было то, что, став на время редактором «Возрождения» (они менялись не по дням, а по часам, и ни один не мог удержаться долго!), он поместил там один мой рассказ. Характерно, однако, что он попросил меня взять псевдоним: имя Рудинский сделалось уже известным в качестве монархического журналиста.

Тем более было грустно, что мои пути с ним разошлись, что Сергею Петровичу пришлось вскоре испытать большие трудности. Неожиданно для русской эмиграции, американцы приняли политику, представлявшую собою прямое продолжение линии Розенберга и национал-социалистов в целом: они решили делать ставку на расчленение России и опираться на сепаратистов.

Эта программа была неприемлема для Мельгунова, как и для всей первой эмиграции (впрочем, как выяснилось потом, и второй тоже), от крайне левых до крайне правых, что проявилось, несколько лет спустя, когда в Париж приехал и выступил с докладом (если не ошибаюсь, в зале Ласказ) Керенский.

Некоторые крайне правые группы хотели устроить ему скандал, забросав его помидорами или еще чем-то там. Я этому не сочувствовал никак, считая подобные методы нецелесообразными.

Но вот, из их намерения ничего не вышло: Керенский страстно защищал идею неделимой России. Так что обструкцию ему попытались сделать сепаратисты, но их выкрики с мест вызвали явное неодобрение большинства, и постепенно заглохли. Правые же, при таком положении дел, от скандала, естественно, отказались.

«Свободный Голос» к тому времени давно прекратился, и Мельгунов в последние годы жизни как бы отступил на второй план.

В моей памяти образ Сергея Петровича живет как яркий образец того лучшего, что могла дать дореволюционная левая интеллигенция, как воплощение ее наиболее благородных черт. Не могу не жалеть, задним числом, что мне пришлось от него отойти. С другой стороны, – как могло быть иначе?..

На его смерть я откликнулся некрологом в «Возрождении», отрывки из которого и процитировал сейчас выше.

«Голос зарубежья» (Мюнхен), рубрика «Воспоминания журналиста», июнь 1992, № 65, с. 25–27.

Ложная слава

Подлинно:

И больно, и смешно.

Подсоветские (или правильнее будет сказать постсоветские?) журналы переняли у левоэмигрантской богемы культ Георгия Адамовича…

Адамович был бездарный поэт. Когда он понял, что не добьется успеха, то перестроился, с немалой выгодой (для себя) на роль литературного критика. На сем посту он долгие годы в течение периода entre deux guerres и даже дальше изо всех сил душил и гасил все живое и талантливое в русской эмигрантской литературе.