Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Хочется еще сказать, что в личных, интимных беседах Сергей Петрович выражал часто чрезвычайно широкий и терпимый взгляд на все политические вопросы. Его связывало, однако, то, что он стоял во главе известной группировки и не мог не считаться со взглядами своих старых соратников, часто гораздо более непримиримых и догматически упорных, чем он сам.

Но то, что Мельгунов делал в самый тяжелый и опасный для русской эмиграции период, сразу после войны, но справедливости никогда не должно быть забыто: так мог вести себя только большой, мужественный человек, не останавливающийся перед риском ради идеи. И все, что он делал позже, хотя бы иногда и ошибочно, до конца дышало тем же духом – он выполнял свой долг и боролся за правду…

«Возрождение» (Париж), июль 1956, № 55, с. 144–145.

С. П. Мельгунов

Гуль обещал познакомить меня с Мельгуновым; но в неопределенном будущем. А к Гулю я в то время заходил в среднем каждую неделю. Раз, однако, случайно пропустил. И когда потом у него появился, он меня принял с несколько смущенным видом и объяснил, примерно, следующее:

– Я говорил о вас с Мельгуновым, и тот было назначил вам приехать к нему домой на завтрашний день. Но так как я вас не видел, то и отправил ему письмо, что, мол, встреча отменяется.

Ни у Гуля, ни у Мельгунова телефона не было. Обсудив положение, Роман Борисович посоветовал мне поехать теперь же: на следующий день меня бы все равно не ждали, и хозяин мог бы оказаться занятым, а сейчас представлялось вероятным, что он дома и свободен.

Во избежание того, что память меня подведет, позволю себе процитировать себя самого, из позднейшей статьи, написанной после смерти Мельгунова и опубликованной в журнале «Возрождение» № 55 за 1956 год.

Мельгунов жил тогда в предместье Парижа, Шампиньи, в районе, именовавшемся Сите Жарден.

«Дело было летом. Автобус пронес меня через просторный, шумящий зеленой листвой Венсенский лес, и я вышел на маленькой загородной улочке, окруженной новыми большими, однообразными домами. На лестнице я отыскал нужный номер и позвонил. Дверь распахнулась, и худощавый мужчина с опущенными вниз усами, с густой темной шевелюрой и живым лицом немного южного типа, вопросительно посмотрел на меня.

Ни тогда, ни позже, я бы никогда не назвал Сергея Петровича стариком, хотя ему, и при этой первой встрече было уже больше шестидесяти лет:

в нем была та живость и непосредственность, какие обычны в молодые годы, но какие лишь немногие сохраняют всю жизнь.

Даже когда он бывал болен или утомлен, в нем всегда ярко чувствовалась его натура борца, побеждавшая любую физическую слабость.

Помню, я смущенно пробормотал свое имя и сослался на общего знакомого.

– Да, но вы должны были приехать не сегодня, а завтра, – сказал Мельгунов, делая шаг назад.

Мне показалось, что он захлопнет дверь, и я растерянно попятился к лестнице.

Добродушная, немного лукавая улыбка скользнула под усами моего собеседника.

– Заходите все-таки, раз уж вы приехали, – сказал он, – поговорим несколько минут.

И эти несколько минут растянулись самое меньшее на четыре часа; собственно говоря, мне кажется, на шесть; но точно не помню.

Сергей Петрович и его супруга угощали меня чаем с чудесным вареньем, вкус которого я помню до сих пор, и мы обсуждали все политические вопросы с тем жаром, с каким их обсуждали всегда русские интеллигенты, забывая о времени.

Оказалось, что самое главное все же у нас с Сергеем Петровичем было общее: любовь к свободе и ненависть к большевизму, – остальное отходило на второй план».

Нарочно оставляю все, как написал тогда, не исправляя даже шероховатости слога. Выпишу, пожалуй, и еще два-три параграфа.

«С каким увлечением я включился в работу, которую вел Мельгунов: издание, – единственного в тот момент, – русского антибольшевистского журнала во Франции!.. «Свободного Голоса», которому приходилось, впрочем, с каждым выпуском менять название: не было разрешения на издание периодического журнала.

Нас было тогда, может быть, с десяток новых эмигрантов, группировавшихся вокруг Мельгунова; и для всех нас, хотя политически мы и не во всем с ним были согласны, его авторитет был огромен. Мы чувствовали сердцем его благородство и порядочность, его искреннюю любовь к людям.

Грустно сказать, что большинство из нашей группы разошлись потом с Сергеем Петровичем, и я – один из первых. Но это не было ни в какой мере результатом разочарования в нем или обиды на него: нет, он честно следовал той политической линии, в которую верил. Для нас же она представлялась слишком узкой. Но уважение к нему, – думаю, и любовь, – каждый из тех, кто с ним раз близко познакомился, сохранил навеки».

Мельгунова я не только любил и уважал: я им восхищался. Это был человек абсолютно бесстрашный и неколебимый в защите своих убеждений; хотя и очень терпимый к чужим.