Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Но мое внимание особенно привлекли нижеследующие строки: «Четвертую сотню при мне принял подъесаул Вячеслав Иванович Волков[584]. Он окончил кадетский корпус и Николаевское кавалерийское училище. У него была единственная дочь – Маруся. Застал я ее 8-летней девочкой с густою темною косою и громадными пытливыми глазами. Кто мог тогда думать, что в кабинете командира 4-й сотни, на тахте, в углу, наблюдая за нашим спором, лежит будущая незаурядная русская поэтесса, певец казачьей доблести, скорби и незабываемого горя?»

Я имел счастье переписываться с Марией Вячеславовной, и было это, к сожалению, в последние годы ее жизни.

Началось-то дело с того, что я когда-то опубликовал в журнале «Возрождение», в Париже, рецензию на ее сборник стихов, – первый, или, быть может, второй, какие ей удалось издать.

Оказывается, она мой отзыв прочла и очень высоко оценила (вероятно, чрезмерно), увидев в нем понимание своего творчества. Поэтому позже, через много лет, когда я завязал с нею переписку по поводу ее сотрудничества в газете «Русское Воскресение» она очень приветливо и по-дружески ко мне отнеслась.

Письма ее всегда были письмами очень умного человека с благородной душой и, конечно, письмами, прежде всего, большого поэта. Она была уже тогда тяжело больна сердечным расстройством, которое и свело ее в могилу. А в тот момент хлопотала об издании книги, где бы была собрана ее поэзия за все время ее работы.

Ей обещал помочь Фабрициус, издатель журнала «Современник» в Канаде; но, по тем или иным причинам, у того ничего не вышло. Я изо всех сил хлопотал за нее, но, увы, безуспешно. И Мария Вячеславовна непременно хотела, чтобы в книге было мое предисловие. Я его и сделал, но все оказалось напрасным.

После ее смерти – как жаль, что так поздно! – книга была-таки выпущена, кажется, ее дочерью. Но мне, хотя я писал, просил, всячески добивался, ее не прислали, и купить ее нигде не оказалось возможным.

У меня осталась, однако, эта книга в рукописи, – точнее, отпечатанная на машинке, присланная прежде автором. Как равно и ее воспоминаний, необычайно интересные, обо всей ее жизни со многими несчастьями и испытаниями.

Я чувствовал своим долгом эти доверенные мне мемуары издать, – но никакой к тому возможности у меня не было. Теперь же даже не знаю, сохранились ли они. Врагам удалось у меня на квартире произвести погром, и что из бумаг уцелело, – нельзя определить.

Грустно. Потому что Волкова была совершенно замечательным человеком, не только по большому таланту и твердым антибольшевицким убеждениям, но и по общему благородству души.

Благодарю судьбу за то, что ее знал, – хотя бы по письмам, тем более еще за то, что сумел заслужить ее дружбу.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 5 декабря 1998, № 2521–2522, с. 4.

Непоправимая потеря

Как бы я желал никогда не получить этого письма! Одним из первых в Париже я узнаю из нескольких печатных строк на листке желтоватой бумаги, что русское монархическое движение постигла столь тяжелая утрата, что тяжелее, пожалуй, не может и быть… что на нас пал удар, все значение которого мы лишь постепенно сможем измерить. Рядом с этим листком лежит последний номер «Нашей Страны» со статьей Ивана Лукьяновича, с очередной главой его романа. Как горько думать, что не будет других статей, что никогда не будет закончен роман, ни политические произведения, от которых мы все так много ждали… что нам не читать больше тех строк, которые дарили наслаждение многим тысячам читателей по всему миру.

Страшная потеря. И насколько непоправимая!

Кто может заменить Солоневича? Он был королем русской журналистики, не только нашего времени, но, думается, за все время существования русской прессы. Нет равных ему имен ни в эмиграции, ни в России… Трон усопшего монарха может занять наследник, но в чьих руках перо может стать тем, чем было в руках Ивана Лукьяновича?

Как он владел русским языком! Никто из журналистов и не очень многие из русских писателей могли достигать тех эффектов, какие у него словно сами собой рождаются на каждом шагу.

Большое счастье для монархического движения было, что такой большой и выдающийся человек был в нашем стане. Подобных ему нет среди врагов… но нет и среди нас.

Глубокая горесть царит сейчас на сердце у всех без исключения русских монархистов; у всех, достойных этого имени. Но не о скорби друзей горько думать: она закономерна и понятна. Тяжело наблюдать радость врагов, низкую радость всех тех, чью тупость и лживость Иван Лукьянович блестяще и безжалостно разоблачал… тех, кто из ненависти к монархической идее, которой Иван Лукьянович всю жизнь так благородно и самоотверженно служил, не в силах бороться с ним его же оружием, вечно пытались его лично оскорбить или оклеветать. Хочется им сказать: не ликуйте, господа! Бич Солоневича никому из нас не по руке, но вам мы сумеем нанести удары, которых с вас хватит.