Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

При подобном положении вещей любопытно установить собственные взгляды княгини, в различных сферах. Оставим на будущее политику, и попробуем выяснить ее литературные позиции, тем более, что ей и самой писательские амбиции не чужды, в качестве автора мало известных, правда, стихов по-русски и романов по-французски.

В плане отрицания г-жа Шаховская громогласно проявила покамест враждебность к Пушкину, представляющемуся ей устаревшим, вышедшим из моды и бесповоротно подлежащим сдаче в архив. Надлежит отдать должное упорству и пылу, с коими, объединив свои усилия с А. Д. Синявским, почтенная Зинаида Алексеевна ринулась, не так давно, на бой за низвержение нелюбезного ее сердцу поэта! Не ее вина, если кампания закончилась крахом: русская эмиграция оказалась решительно не склонной к предлагавшейся ей переоценке ценностей, и даже у сотрудников редактор-ан-шеф парижской газеты наткнулась на глухую, а там и открытую оппозицию.

Столь же неприязненно относится сиятельная публицистка и к Есенину, доходя в своей ненависти к тени загубленного большевиками певца русской деревни до скандальных и безобразных обвинений, не подтверждаемых никакими фактами.

В извинение ей, учтем, что здесь речь идет, вероятно, о ревнивом недоброжелательстве к подлинно великим и всенародно любимым мастерам отечественного стихосложения, со стороны их собрата по ремеслу… несколько менее прославленного, ибо менее щедро наделенного «даром чудных песен».

Бросив беглый взгляд на опрокидываемых франко-русской аристократкой от публицистики идолов, рассмотрим теперь, кто же суть ее кумиры на ниве российской и иностранной изящной словесности?

Имя Зинаиды Алексеевны несомненно будет запечатлено в анналах литературоведения в роли горячей почитательницы и активной прославительницы В. Набокова, творчеству которого она сама посвятила восторженную статью в № 122 «Вестника РХД», и на популяризацию произведений которого были ею мобилизованы все ее сотрудники сколько-то компетентные в литературных делах, в номере «Русской Мысли» от 29 декабря 1977 года.

Не секрет, что мировую известность Набокову снискал его роман «Лолита», неприличный не столько по теме, сколько по бьющему из него намерению эпатировать западного обывателя и щегольнуть своим прогрессистским презрением к общечеловеческим моральным нормам и принципам. Вероятно, этим он и подкупил сердце княгини, в свое время прямо выразившей на страницах своей газеты убеждение, что теперь пора отбросить нравственность, воспитание и религию, как они понимались в XIX веке.

Сильно обогащает также наши сведения о вкусах и воззрениях мадам Шаховской ее статейка в «Русской Мысли» о 16 февраля с.г. под игривым заголовком «О вечно молодом». На русском языке, бесспорно, никогда еще не печаталась столь пламенного, страстного и приподнятого панегирика «удивительной судьбе» «юноши» Артюра Рембо!

Должен признаться, что лично меня продукция Рембо оставляет вполне холодным; но, конечно, остановлюсь тут лишь на занимающей Шаховскую судьбе и на том «неопределенном в незабываемых словах», которое французский автор имел высказать.

Бежав подростком из дома и погрузившись в пучины парижского разврата молодой Рембо писал приятелю: «Я стараюсь сделаться совершенным мерзавцем; и мне это неплохо удается». Удалось вполне. В литературной и уголовной хронике он отмечен своей наделавшей немало шуму гомосексуальной связью с более крупным по таланту и старшим по возрасту поэтом Полем Верленом. Для этого последнего Рембо поистине предстал посланцем ада! Счастливый муж и отец семейства, человек с известным положением в обществе и начинающий завоевывать признание стихотворец Верлен, под демоническим влиянием своего нового «друга» (не дай Бог никому таких друзей!), превратился в отверженца, попал в тюрьму, а затем влачил, до конца, жалкое и позорное существование вечно пьяного и полуголодного деклассированного оборванца…

Что до самого Рембо, он продолжал столь же достойно, как начал. Авантюрист в Африке, он торгует там оружием и рабами… деньги, конечно, не пахнут… но, не преуспев, умирает от гангрены в марсельском госпитале. (3. А. Шаховская называет его колониалец; сей причудливый неологизм займет почетное место в подготовливаемом мною к изданию обширном «Словаре языка принцессы Шаховской»).

Можно бы и пожалеть нелепого, заблудшего человека, сеявшего вокруг себя зло и грех. Если бы не его сочинения, в частности в прозе, полные грязного, мерзкого богохульства (в первую очередь против католичества; но метит-то он в христианство вообще). Рече безумец в сердце своем: «Несть Бог!»

Вечно молодой! Как безвкусно, неуместно, не по-хорошему наивно сие словосочетание! Порок – включая и грех содомский – стар, как мир, и под румянами лик его испещрен морщинами и болячками.

Наоборот: именно потому мы любим детей, что они чисты и невинны; и лучшее в молодежи, – истребляемое ныне чуть не с пеленок осатаневшим миром, – есть неиспорченность.