Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Развращенный, обративший со школьной скамьи свою душу к дурному, Рембо никогда не был молод. И диво ли, если у него (словами его поклонницы) рано: «Иссяк источник творчества или поэзия показалась… не стоящей игрой»?

Есть поговорка: «Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу тебе, кто ты». З. А. Шаховская избрала себе в учителя жизни Набокова и Рембо, – что же тут можно возразить? Попросим ее только нас, русских эмигрантов, не тянуть на их бессолнечные дороги: у нас – иная шкала ценностей.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 18 апреля 1978, № 1468, с. 3.

Рыцарь без страха и упрека

С глубокой скорбью узнал из письма его жены, что 18 ноября умер скоропостижно Димитрий Михайлович Панин. Странны и страшны судьбы людей нашего времени, и особенно самых лучших, тех, кому без преувеличения можно бы дать имя героев!

Многолетнее заключение в концлагерях, где он был соузником Солженицына (тот вывел его под именем Сологдина в романе «В круге первом», и Дмитрий Михайлович позже издал книгу воспоминаний под названием «Записки Сологдина»). Отъезд на Запад, устройство во Франции. Казалось бы – более или менее счастливая развязка?

Нет, – начало борьбы, и самой тяжелой. Правые взгляды сделали Панина неприемлемым для той литературной и политической мафии, которая, на беду, всем заправляет в русском Зарубежии. Его имя стало почти что табу; его статьям, чем дальше, то больше, трудно становилось пробиваться в печать.

А он был по природе искатель правды, ни перед кем не хотел ни склоняться, ни сгибаться и неуклонно говорил и писал лишь то, что думал, то, во что верил.

Даже и в правых кругах он не нашел себе заслуженного места, потому что не соглашался принимать программы той или иной группировки, хотя бы и относительно к нему близкой, а упорно проводил свои собственные оригинальные идеи.

Идей и мыслей у него имелось много, не только в политике, а и в науке. Не берусь судить о значении его работ в сфере физики и математики, но с уверенностью скажу, что стена, которую перед ним воздвигали иностранные специалисты, их тупой упрямый отказ даже рассматривать его гипотезы, – никак не могут содействовать научному прогрессу.

В русском же эмигрантском кругу творилось и худшее еще. Последняя как будто по времени статья Панина, опубликованная в «Континенте», вызвала яростные нападки в «Русской Мысли» (а затем и в журнале «Время и Мы»). Особенно разозлило противников (не забывших и не простивших ему его прежней книги о «Созидателях и разрушителях») слова Димитрия Михайловича о рыцарском идеале, как образце для нас всех в общественной работе. А он выразил то, что являлось сущностью его натуры: таков и был он сам, рыцарь и боец, одинаково готовый сражаться и с большевистскими танками, усмирявшими восставший концлагерь в Экибастузе, и с толпой мелких людишек, гоняющихся больше за своими личными интересами, чем за истиной или хотя бы за искренним убеждением, – и столь уютно процветающих в зарубежной прессе.

И вот, сия последняя война оказалась для него трагичнее. Перенесенные им в ее процессе разочарования и огорчения несомненно сильно приблизили кончину, поразившую его внезапно, словно бы в разгаре битвы.

Перед памятью такого человека все мы должны благоговейно преклонить голову. Многие ли из нас сумеют жить и умереть как он?

Хорошо, по крайней мере, что после него осталась верная его подруга и помощница, его супруга Исса Яковлевна, которая наверняка все усилия приложит, чтобы сохранить и довести до читателей творческое его наследие.

«Голос зарубежья» (Мюнхен), рубрика «Обзор зарубежной печати», 1988, № 47, с. 47.

Памяти Демина

Смерть писателя Михаила Демина поразила меня полною неожиданностью. Далеко еще не старый, он казался в расцвете сил и никогда не жаловался на здоровье. Случилось, что я его довольно долго не видал (о чем сейчас горько жалею…). Он отсутствовал из Парижа: полетел в Америку по литературным делам и остался там месяца два. Когда же вернулся, сообщил мне и предлагал зайти; да я не собрался.

Мы были знакомы года полтора-два (с 1982-го). Началось с того, что он, заинтересовавшись моими статьями в «Голосе Зарубежья» и узнав мой адрес от общих знакомых, послал мне любезное письмо с приглашением в гости, уточняя, что он часа в 3–4 дня обычно дома и один.

Когда я позвонил у дверей его квартиры, на 6-м этаже в огромном доме на улице Сен-Мор, мне открыл дверь мужчина со светлыми волосами и усами, ниже среднего роста и скорее хрупкий на вид (в несоответствии с его биографией!) и сразу потянул к столу со всяческим угощением и с напитками от чая до водки и различных сортов вина. Кстати, один из первых тостов был (и, помнится, по его инициативе): «За царя!».