Русская интеллигенция всегда была и остается чрезвычайно многообразной в своих политических воззрениях. Нередко можно было встретить в составе одной семьи совершенного атеиста и пламенно верующего человека, иногда монаха; революционера-террориста и сторонника неограниченной монархии; более того, находились люди, которые за свою жизнь сами проходили все эти фазы, двигаясь одни справа налево, другие слева направо. Что уж и говорить о различиях во взглядах среди студентов одного университета или среди их профессоров! Ожесточенность и увлечение, с какими русские интеллигенты спорят между собою везде и всюду, – одно из явлений, более всего поражающих иностранцев. При всех расхождениях, однако, общее для интеллигенции почти без изъятия – это страсть к свободе мысли и решительное нежелание, чтобы им «фельдфебеля в Вольтеры дали». Именно поэтому интеллигенция не может никогда примириться с большевизмом.
Башилов совершенно неверно рассматривает преследование интеллигенции при большевиках, особенно в первые годы советской власти, как травлю, организованную одной частью интеллигенции против другой. Если у большевиков в рядах и было некоторое количество интеллигенции, то они явно опирались в тот момент на некультурные массы, и старались их бросить против непокорного образованного слоя. Вообще, что нужно бы было большевикам, это – заменить неудобную интеллигенцию, с ее привычкой думать по-своему, послушной им полуинтеллигенцией. Но все их попытки в этом направлении неудачны: из свежесфабрикованной полуинтеллигенции быстро отстаивается новый слой настоящей интеллигенции, а старую все никак не удается окончательно добить – слишком уж она оказывается нужной для практических целей.
Взвесим, к каким результатам могла бы привести система Башилова, при которой принадлежность к интеллигенции определялась бы политическими взглядами. Во-первых, различные политические группы и партии стали бы наперебой объявлять себя единственными подлинными интеллигентами, отнимая это название у противников. Для Башилова интеллигенты – только левые и все левые. Но с таким же успехом эсеры, меньшевики, или даже коммунисты могут объявить интеллигентами только себя. Между тем, если придерживаться общепринятого определения интеллигенции или по образовательному цензу, или по занятию интеллектуальным трудом – можно чересчур расширить это понятие, или сузить его до высшей элиты, но общая идея во всяком случае сохранится. С другой стороны, для Башилова степень образования теряет значение; он прямо говорит, что среди левых деление на полуинтеллигенцию и интеллигенцию несущественно. Идя дальше, получится, что довольно быть социалистом, записаться в ту или иную революционную партию, чтобы стать интеллигентом, хотя бы не пройдя и средней школы. Так можно докатиться до полной бессмыслицы.
Сохрани нас Бог отподобных нелепостей. Нет, в действительности, – чтобы ни говорил Башилов, – и Победоносцев[639]
, и Катков[640], и славянофилы, и Данилевский[641], и Леонтьев, и Тихомиров[642], и Достоевский бесспорно принадлежали к интеллигенции, как принадлежали к ней и Белинский, Чернышевский или Михайловский[643]. Если бы часть «левой» интеллигенции захотела доказать, что, например, Победоносцев, являющийся для нее своего рода жупелом, не был интеллигентом, это была бы трудная задача. Ссылки на образовательный ценз тут не помогли бы, а ссылка на партийные взгляды была бы просто смешна. Мало ли у кого какие взгляды, и кому они не нравятся! Самое умное было бы пытаться доказать, что-де комплекс этических идей у Победоносцева был иной, чем у массы интеллигенции, – но уж очень это шаткий критерий. Лучше к нему не прибегать. Нам, например, очень неприятно признать Ленина интеллигентом, но думаем, что иначе нельзя, – хотя, несомненно, этические идеи Ленина и всех интеллигентов-большевиков резко расходятся с нормами остальной интеллигенции.Звание интеллигента нельзя отнять постановлением какого бы то ни было суда. Оно столь же неотъемлемо как, скажем, имя русского. Какой ареопаг может его лишить? Во всяком случае, изумительно, когда Башилов самовольно присваивает эту прерогативу себе.