Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Вряд ли, однако, трезво было бы прилагать данную схему к жизни чересчур буквально и прямолинейно. Если мы допустим у человека свободу воли, то полученные им от Провидения способности он всегда может обратить по своему выбору на дело добра и зла.

Алданов говорил, не без основания, что большинство крупных русских ученых, да и вообще выдающихся людей, являлись, в сущности, умеренными консерваторами.

С другой стороны, если мы возьмем, например, двух самых больших поэтов дореволюционного периода, то из них Блок представлял доведенный до предела тип разрушителя, тогда как, Гумилев воплощал в себе ярко выраженного охранителя. Перейти к более ранней эпохе, – Некрасов был бунтарь, А. К. Толстой – либеральный консерватор с отчетливыми чертам и созидателя. То же и в прозе: напрашивается противопоставление Л. Толстого и мучившегося подлинным светом правды, – не потому ли наделенного даром пророчества? – Достоевского.

Обращаясь же к интеллигенции технической, мы видим, что дело обстоит и еще куда сложнее: в мировом и русском масштабе мы встречаем талантливых специалистов с разными взглядами, от реакционеров до революционеров. Среди шестидесятников базаровского склада нетрудно бы назвать безусловно компетентных в своей сфере врачей, инженеров, педагогов и исследователей. Террорист Кибальчич[646] был, по многим отзывам, изобретателем с проблесками гениальности.

Вопрос о служении добру или злу сильно запутывается тем фактом, что люди значение этих слов весьма по-разному понимают. Последовательных и сознательных служителей зла не так много; открытых и того меньше. Хотя они, может быть, и самые страшные. Да ведь и категория бунтаря или лояльного гражданина есть нечто не вполне определенное. Например, при таком строе, как большевистский, все порядочные люди оказываются в стане бунтарей и только последние отбросы – в лагере ревностных и законопослушных. Следовало бы, пожалуй, в ущерб простоте и наглядности, внести в картину дополнительные определения, вроде таких: подлинные созидатели и лжесозидатели, разрушители в чистом виде и химерические строители.

В остальном отметим несколько пунктов, по которым нам представляется трудным согласиться с автором. Неприемлемы, скажем, высказывания такого рода: «Властителям дум не следовало идеализировать русский народ. Напротив, надо было осудить его подлость и низость». Не лучше ли оставить подобные фразы всяким гарвардским профессорам? Будь наш народ таков, никакая деятельность созидателей вообще не имела бы смысла; и тем более она не могла бы принести столь ощутительный результат, какой налицо в истории России. Они, созидатели, дворяне, интеллигенция, тем и ценны были, тем и велики, что сублимировали и выражали главные черты того же народа. Разрушительные же тенденции во всякой массе, любого национального состава, всегда подспудно живут и при удобном случае катастрофически прорываются.

Еще более нельзя согласиться с резким отзывом Панина о православии. Как бы сложились наши национальные судьбы, прими мы христианство от Рима, а не от Византии, мы не знаем (возможно, даже и счастливее), но, во всяком случае, развитие нашей родины шло бы вовсе иначе тогда, и это не была бы та Россия, которая нам знакома, которую мы любим с ее неповторимыми культурой и традициями.

Наоборот, когда он защищает католичество от протестантизма, то во многом, если не во всем, прав; и недаром он тут (вероятно, случайно) перекликается порою с Честертоном, мыслителем оригинальным и умным.

Верны совершенно и наблюдения Панина над духовным оскудением, обмелением и замутнением современного Запада. Но, увы, за этими явлениями мы только в состоянии со скорбью следить, не находя пути активно в них вмешаться.

Любопытны суждения автора книги о западных демократических режимах. Приведем потому довольно длинную цитату: «Монархическая форма правления господствовала тысячи лет и оказалась наиболее прочной и испытанной. Ее достоинства обычно перекрывали недостатки. Демократия современного типа в США существовала благополучно в XIX в., при наличии на земном шаре восьми империй, отвечавших за порядок в мире». Далее же, констатируя происшедшие за последние десятилетия разрушения монархий, Панин делает довольно неожиданный вывод: «Демократия западного типа приемлема для предлагаемого мною Общества Независимых». Заключение сие, поистине, wie aus der Pistole geschossen[647]. Всякому позволительно выбирать то, что ему больше нравится. Но ведь нам составитель сочинения только что показал и вновь показывает in extenso[648] на следующих страницах вопиющие недостатки (и, в особенности, применительно к нашему времени, к переживаемому ныне миром моменту) демократической системы.

Откровенно признаемся, мы остаемся тут в известном недоумении… И анализ тех явлений западного мира, которые тут остроумно названы антицерковью и словесным террором, совсем нас не убеждает в пригодности и полезности демократии в теперешнем ее понимании; скорее уж – в совсем обратном!