Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Со своими соотечественниками писатель разошелся и со стороны многих из них заслужил враждебность именно из-за таких высказываний и нескольких других еще пунктов. Главные заключались в том, что он с искренней симпатией относился к русским, пропитавшись русской культурой еще до распада нашей империи, и неуклонно проводил различие между «русскими» и «большевиками». Он с самого начала понял ошибочность надежд польских патриотов на западных союзников, которые и передали позже Польшу в руки Советов. И в дальнейшем, он неуклонно настаивал на необходимости борьбы с коммунизмом, как угрозой человечеству в целом; борьбы, которая должна бы была стоять выше национальных рамок и принимать форму антикоммунистического Интернационала.

Все то, что он говорил и повторял в десятках статей, лежащих сейчас перед нашими глазами, полно проницательности и мудрости. Но, на беду, мир, к которому он обращался, был глух к голосу разума; его предостережения оставались неуслышанными и напрасными.

Тщетно он обращался к польской эмиграции и к полякам под коммунистическим игом, к Западу, к папскому престолу… Везде он наталкивался на стремление к компромиссу с большевиками, ко сделкам в той или иной форме с Кремлем, к уступкам и попыткам примириться с красной чумой, к ставкам на еврокоммунизм, на «коммунизм с человеческим лицом» и т. п.

Как жаль, что смерть похитила этого выдающегося человека прежде нынешних событий, когда его зоркий взгляд и ясный ум могли бы всем нам, антикоммунистам, так сильно пригодиться!

Отметим, что перевод, сделанный Н. Горбаневской в целом очень хорош, без тех безобразных вывертов, какими нас сейчас угощают в области передачи польских имен и названий. Хуже обстоит с немецкими и португальскими именами; и вовсе уже плохо – с китайскими. Зачем навязывать Мацкевичу, интеллигенту, воспитанному в старых традициях, уродливые сверхмодерные написания, типа Чан Кайши или Мао Цзедун (вместо Чан Кай-ши и Мао Цзэ-дун)? Да и столицу Формозы лучше бы называть Тайпей, а не Тайбэй.

Выныривающее в одном месте странное племя язьвингов, по-русски в действительности называется «ятвягами». Средневекового польского короля можно, допустим, именовать Локоток или Локетек; но дательный падеж не будет Локетеку, а или Локотку или уж Локетку.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 12 декабря 1992, № 2210, с. 2.

«Общие судьбы»

Всегда буду жалеть, что познакомился с творчеством Барбары Топорской[654] только после ее смерти. Я переписывался, однако, почти три года с ее мужем И. Мацкевичем, которого она пережила всего на несколько месяцев. Но я не подозревал тогда, что его жена – тоже писательница; я о ней узнал впервые по ее статье в польском журнале «Пшеглонд» и по ее эссе о Пастернаке, перепечатанном в русском переводе в «Континенте», каковые произвели на меня приятное впечатление своим справедливым, разумным отношением к России и русским. Четыре же книги Топорской в прозе попали в мои руки уже позднее.

Невольно первым импульсом было у меня искать в них сходства с произведениями ее мужа, но я сразу убедился, что такового нет, кроме единства политических взглядов, глубоких и умных, кое у них всюду налицо; да того, что они оба – писатели большого, выдающегося дарования. Тогда как могучий талант Мацкевича всегда похож на себя и его интересы вращаются в некой определенной сфере, Топорская, наоборот, многообразна: она совсем разная, когда переходит от одной вещи к другой, и даже в рамках того же самого сочинения у нее часто меняется стиль, структура повествования, взгляд на происходящее (недаром она любит вести рассказ от первого лица и – то от имени одного персонажа, то другого).

Ближе всего к обычным темам Мацкевича она подходит в повести «Мертвое зеркало», где действие, – как это постоянно бывает у него, – происходит в бывшем Великом Княжестве Литовском или, если угодно, в Западной Белоруссии, в годы последней войны. Советские партизаны даны правдиво и беспощадно: большевистская литература пытается теперь их идеализировать, совершенно вразрез с действительностью; возьмем, к примеру, роман В. Быкова[655] «Сотников», в котором, впрочем, некоторые блестки правды пробиваются.

Но если под пером Мацкевича рождаются преимущественно фигуры смелых борцов с большевизмом, то описываемые его женой люди терпят свои несчастья скорее пассивно. Не то, чтобы они бездействовали и уклонялись от выполнения долга (они, например, помогают бегству тех, кто спасается от советов в Германию) или сколько-то мирились с новым порядком; они просто несут свой крест, при большевиках и при немцах, и порою гибнут, с ужасом глядя на изменившийся вокруг мир, о котором в разбираемой повести Розалия Уцялло горестно думает: «Как это случилось, что всякая искренность, всякая правда стала злом; нужно лгать из страха, из ненависти, из любви; лгать на улице и лгать дома…»