Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Вообще, мелких технических ошибок можно под пером Нива обнаружить предостаточно. Например, разбирая рассказ Чехова «Архиерей», он несколько раз подчеркивает, будто бы центральный персонаж очень стар. Тогда как у Антона Павловича, напротив, ясно сказано, что преосвященный Петр еще весьма молод; у него, между прочим, еще есть, в ходе повествования, мать, которой суждено сына на долгие годы пережить. Ради краткости, обойдем, – не без сожаления, – молчанием отзывы Нива о Пушкине, Гоголе, Толстом, Гончарове и Розанове, – часто интересные, порою правильные, а порою сомнительные, – и сосредоточимся теперь на его политических высказываниях (которые нередко отражаются, – и преимущественно в плохую сторону, – и на его литературных позициях).

Одобрим его решительно отрицательный взгляд на Ленина и Сталина, и, еще более, – на Кюстина и на последователей сего последнего. Но вот, что худо, это его пренебрежительное отношение к нашей второй эмиграции. Он ее до такой степени игнорирует, что даже называет (неоднократно) теперешнюю третью волну второй эмиграцией!

Немудрено, что лагерная тема в русской литературе для него начинается прямо с Солженицына; Шаламова и Гинзбург, С. Максимова, Б. Ширяева и даже И. Л. Солоневича для него как бы не существовало… Тем более уж, понятно, более мелких величин (в том числе и из первой эмиграции; скажем, Бессонов).

О писателях старой эмиграции, Нива трактует не раз, но весьма несправедливо расценивает их вес, отводя главное место Б. Зайцеву, Н. Берберовой и особенно В. Набокову, и не упоминая совсем И. Шмелева (ни, уж, разумеется, П. Краснова!), и почти никого из поэтов, среди которых были и замечательные. На первую эмиграцию (второй, как мы уже констатировали, он просто не видит!) он смотрит сквозь вовсе затемняющие зрение очки: с безоговорочным сочувствием левым, «либералам» и брезгливым неодобрением правым.

Специально раздраженного отзыва удостоились у него русские в Аргентине: там собрались, по его мнению, «заскорузлые монархо-фашисты»…

Ну да Бог с ним, с господином Нива и с его химерами! Будем ему благодарны за то дельное, что он все-таки говорит. В частности, поставим ему в заслугу его откровенное презрение к американской вульгарной массовой культуре, – вернее, антикультуре, – поработившей ныне Европу и активно протягивающей щупальца к России. Когда речь об этой псевдокультуре, он не в силах скрывать свое отвращение, – хотя оно, в теперешних условиях не модно и даже не выгодно.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 20 ноября 1993, № 2259, с. 2.

G. Nivat, «Vivre en russe» (Lausanne, 2007)

Ha 490 страницах большого формата, известный французский славист Жорж Нива предлагает нам весьма разнообразный материал, как бы подводящий итоги его опыту изучения русских языка и литературы. К числу самых интересных его наблюдений принадлежит описание начала его увлечения Россией – через изучение русского языка. Чрезвычайно любопытна картина, даваемая им, французских славистов разных поколений и разных толков.

Он метко и справедливо констатирует, что в их среде доминировало представление, будто советский строй утвердился навеки (что побуждало их идти на всяческие идеологические уступки большевизму) и что крах коммунистической системы застал их врасплох.

С сочувствием отмечаем его убеждение, что объединение Европы невозможно без включения в ее состав России. Хотя иной вопрос: насколько России нужно вхождение в подобное политическое объединение?

Автор подробно обсуждает сложные вопросы, такие как положение демократии в России и в Западной Европе, отношение к национальным меньшинствам в России и в Америке, особенности истории России до революции и потом, не всегда находя правильные ответы.

Бросая взгляд на русскую литературу, он разбирает творчество Достоевского и Толстого, Блока и Андрея Белого, эмигрантских писателей как Ремизов и Шмелев, советских как Солженицын, Пастернак и В. Гроссман (и менее значительных как Улицкая, Горенштейн) и даже русских, писавших на французском, как Владимир Волков.

Говоря о Достоевском, он целиком прав, указывая на огромные заслуги его второй жены. Но нас удивляет, что в числе его верных друзей он называет Страхова[661], являющегося, как известно, создателем гнусной клеветы о великом писателе.

Не знаем, чему приписать изобилие ошибок, иногда, возможно, просто опечаток, а в других случаях скорее небрежности составителя книги. Например, в нескольких местах Император Александр Первый упомянут как царь-освободитель и как жертва покушения. Тогда как речь явно идет об Императоре Александре Втором.