Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Притом, почему он перепечатывает высказывания Солоневича и его соратников, преимущественно покойных, теперь? В числе сотрудников живого Ивана Лукьяновича мы его как-то не помним… А вот я, о котором Нилов говорит, что, мол, такие люди травили Солоневича, я с ним действительно сотрудничал с основания «Нашей Страны» до его кончины (и хотя мы порою в деталях расходились, но никогда всерьез не бранились).

Когда-то я задал Нилову вопрос, почему, сделавшись советским патриотом, он не едет в СССР? Он вправе бы мне ответить, что, оставаясь за рубежом, он лучше служит большевицкому режиму, чем там; и ничего не возразишь! Что правда, то правда… Если В. Нилов совпатриот, то его действия вполне логичны. Иначе – они совершенно бессмысленны. Он против всякого иностранного вмешательства; прекрасно! Но коли он надеется на мирную эволюцию большевизма, то ведь это вздор, давно и окончательно опровергнутый историей. А коли на внутреннюю революцию, своими силами, то ясно – дай Бог! Никто сильнее нас ее не желает; все наши старания на то и направлены, чтобы ей помочь. Только, к несчастью, дело-то трудное, и покамест не осуществляется.

Если с Ниловым, в общем, все просто (и, пожалуй, не стоит о нем в дальнейшем и говорить), то вот поведение Н. Струве, редактора «Вестника P.X.Д.» изумляет; и весьма неприятно. Вступив на ложный путь войны против прославления мучеников большевизма (на коем он, и себе, и своему журналу, ничего не принесет, кроме дискредитации и осуждения публикою), он съехал быстро в нудную (и уже, саму-то по себе, куда как старую) междуюрисдикционную полемику. Но какие же странные обвинения он предъявляет Синодальной (на его жаргоне, Карловацкой) Церкви! Она, де, «связала судьбы Церкви с восстановлением династии Романовых», и тем «внесла неизжитый до сих пор раскол в эмиграции». А мы-то, в простоте души, полагаем, что связь с монархией, симфония с нею, была исходной многовековой позицией российской Церкви, воспринятой ею от Византии еще, а тою – от Рима! И что новшества и раскол породили именно другие юрисдикции, не подчиняющиеся Синоду.

Еще нелепее (и глубоко порочны) более хитрые построения Струве. Древняя Церковь, утверждает он, разделяла с мучениками опасность. Бывало и так; но ведь это – момент второстепенный. Позднее все Церкви признавали святость мучеников, проповедовавших в далеких языческих землях, а опасностей с ними высшая иерархия, естественно, не разделяла никак. Следуя рассуждению Струве, чтобы иметь право канонизировать мучеников Зарубежный Синод должен бы сперва целиком вернуться в СССР и отдаться в руки палачам! Опять-таки, – какая бы радость большевикам! И какая беда эмиграции, оставшейся бы тогда без духовного окормления! Правда, напрашивается мысль, юрисдикция Экзархата выиграла бы немало, избавившись от могучего конкурента (их соперники были бы затерзаны на Колыме, а часть бы доведена пытками и до отречения), но хочется верить, что и среди духовенства и мирян, приверженных Константинопольскому Патриарху, немного найдется столь бездушных и бесчеловечных фанатиков, чтобы такого желать!

Язвительные взаимные напоминания, в среде духовных лиц, ныне принадлежащих к той или иной юрисдикции, что тот или другой не проявил самопожертвования и стойкости в смутные, безумные годы революции, в том, что они ушли в изгнание, а не в могилу, – есть, в сущности, бросать оскорбление всей старой эмиграции (а отчасти и новой, и новейшей) и возбуждать в ней бесполезные препирательства о том, кто виноват и кто чист от вины. Характерно, что именно подобного сорта надругательства кидали нам, второй волне, в лицо совпатриоты из старой эмиграции и открытые эмиссары большевиков за границей; вы, де, скрывали свои взгляды в СССР, показывали (как они очень любили выражаться!) кукиш в кармане; почему, де, вы не выходили на эстраду и не протестовали громко? То есть, зачем мы, в сталинских условиях, не совершали самоубийства и не облегчали большевикам дело истребления всех их врагов (оказавшихся им потом крайне опасными!). Нет, г-н Струве: всякая борьба с тиранией ведется в подполье или политическою эмиграцией; да и древняя Церковь, к которой Вы апеллируете, была катакомбной (а случалось, и беженской).

Поносить эмиграцию, мирскую и духовную, за недостаток мужества, – недостойно и несправедливо: многие из нее, когда было надо, смело рисковали собой. Да и с нами сейчас (всем известно) люди там, страдающие за свои убеждения; мы имеем право (и даже долг!) говорить за них. Эмиграция затем и нужна, тем и ценна, что воплощает в себе свободный голос России: не надо ей затыкать рот! А верите ли Вы сами, в душе, что освобожденная родина нас дезавуирует и отречется от мучеников, погибших за нее?! Но даже и будь такое, если мыслимо, попущением Божиим, затмение в злой миг национального сознания, все равно наш голос останется голосом правды и выразителем совести подлинной России! Чего нам надо страшиться, это – чтобы нам воспрянувшая отчизна не сказала: «Мы молчали по принуждению; почему молчали вы?».