Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Зачем, Никита Алексеевич, пытаетесь Вы вызвать никчемную дискуссию о разнице между святыми, умирающими за веру, и героями, умирающими за веру, царя и отечество (каким, безусловно, был Гумилев, какими были Ослябя с Пересветом, Багратион и Колчак)? Мы почитаем память тех и других, но по-разному; точною же мерою праведности ведает лишь Господь, в обители Которого покоев много.

И всуе ссылаетесь Вы на Солженицына. Нельзя, разумеется, ставить канонизацию жертв большевизма в зависимость от неопубликованного еще в целом романа, каким бы замечательным он ни был! Но и то: чем дальше он подвигается, чем дальше из него появляются (в Вашем же журнале, между прочим!) главы, тем более чарующими и благородными встают из них образы наших последних Царя и Царицы, еще далеких от преображения страданием, какое ждало их в конце жизни… Зря Вы стараетесь приобщить большой талант к мелким честолюбивым и властолюбивым интригам, не духовного, а только лишь клерикального свойства!

Нет, таланту свойственно говорить правду, хотя бы и вполголоса, сквозь магический кристалл; и не прозрением ли неугодной Вам канонизации звучат слова Цветаевой:

Это Царь с небесного престола
Орденами наделяет верных?

Да и у далекого от святости Г. Иванова, не овеяны ли сиянием неземного света Царь и:

Наследник, Императрица,
Четыре Великих Княжны?

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 12 марта 1982, № 1663, с. 2.

N. Struve, «Soixante-dix ans d’émigration russe. 1919–1989» (Paris, 1996)

В связи с ростом интереса к русскому зарубежью в «бывшем СССР» и отчасти в иностранном мире, левый сектор русской эмиграции изо всех сил старается внедрить и у нас на родине, и на Западе, свое представление об истории русского беженства. Даже не столько такой, как он, этот сектор, верит, а такой как ему хотелось бы, чтобы она была. Данная книга – один из примеров.

Отметим, с некоторым сокрушением крайнюю небрежность г-на Струве к фактам. А ведь, – в этом мы согласны со словами Владимира Ильича Ленина, – «факты – упрямая вещь». С изумлением читаем, что И. Л. Солоневич умер в Рио-де-Жанейро! Мы-то всегда думали, будто это произошло в Монтевидео? Описка? Опечатка? Нет: уточнено, что «он умер в Бразилии». Тогда как о поэте Валерии Перелешине, который, тот, действительно переехал из Китая в Бразилию, жил там долгие годы и скончался в Рио-де-Жанейро, говорится, что он «эмигрировал в Аргентину» (заодно слегка перепутана и его настоящая фамилия; Салатко-Петрище превратилось в Салатко-Петрищев).

После этого нас уже трудно чем-нибудь удивить. Но вот под рассеянным пером Никиты Алексеевича появляется на сцену генерал Гурко, якобы выданный, вместе с Красновым, англичанами большевикам и повешенный в Москве. Судя по контексту речь идет о генерале Шкуро. (Генерал Гурко в царской армии имелся; но тут он совершенно не причем).

Voyons, cher confrère![720] Ведь ваша книга будет служить справочником для публики, не знающей русского языка. Не для одних даже французов, а иногда для испанцев, англичан, даже арабов. Не покраснеете ли вы, если прочтете в работе чужеземного исследователя ссылку на трагическую судьбу генерала Гурко или упоминание о смерти Солоневича в Бразилии?

Это вот два случая, когда мы заметили явную нелепость. А в труде парижского профессора перечислены пятьсот русских эмигрантов, чем-либо выдающихся в литературе, искусстве или науке. Кто знает, сколько там вкралось подобных вот, скажем мягко, неточностей?

Кое-какие странности все же отметим. Одно и то же лицо (редактор газеты «Русь» в Берлине) в разных местах именуется то Guessen, то (более правильно) Hessen. Подлинная фамилия писателя Ренникова[721] дана как Солитренников, вместо Селитренников; подлинная фамилия французской публицистки Елены Каррер д’Анкосс изображена как Зарубишвили, вместо Зурабишвили. Город Monterey везде, многократно представлен как Monteray.

Нет, решительно, в роли справочника данное сочинение неприемлемо! Ну а по сути, по содержанию? Ограничимся немногими соображениями. Ненависть к «карловчанам» – karlovtsiens, – есть основная движущая сила в жизни Н. А. Струве. В этом вопросе ждать или требовать от него объективности не приходится.

Но все же, хотя бы имел дело с заклятыми врагами, надо же предъявлять обвинения сколько-то убедительные, пусть и внешне! А то звучит ведь вполне несерьезно утверждать, будто митрополиты Антоний и Анастасий были люди безвольные и слабохарактерные, целиком зависевшие от своего «окружения»! Оба были люди с твердой волей и твердыми, неизменными убеждениями. (Что их убеждения не нравятся Струве, это уже другой вопрос). Слабостью характера и шаткостью взглядов грешил скорее митрополит Евлогий, идеализируемый автором разбираемой книги (что и из ее текста ясно видно).