Миг единый

«Есть страшная, головокружительная высота, с которой люди перестают казаться людьми, превращаясь в некие обобщенные схемы. Оттуда не слышно ни плача, ни смеха, ни иных человеческих звуков. И такая высота не всегда удел избранных, на нее порой способен взобраться даже тот, у кого всего лишь двое в подчинении, тут дело не в масштабе, а в том, как видишь мир…»

Чугуев чувствовал: было что-то общее в словах Полукарова-старшего и Кати, он даже попытался определить это общее словами, но не сумел и, раздосадованный, отмахнулся: «Да зачем мне это нужно?!».

«Ты живешь, Чугуев, как трава растет!»

«А ты сама-то как живешь?.. Помнишь, как я тебя впервые увидел на пляже с подвернутой ногой?»

«И не стыдно было к беспомощной женщине приставать?»

«Я не приставал… Так получилось».

«А сам поцеловал, да еще так грубо! Не стыдно, да?»

«Совсем не стыдно. И под окнами твоими совсем не стыдно было ходить. Ты зачем меня целых два месяца томила?»

«Не нравился ты мне, Чугуев».

«А потом понравился?»

«Тоже нет, просто повис на мне, как крест…»

«Два месяца за тобой ходил, а ты вдруг: «Ты кто, Чугуев?»

«Я и сейчас тебя спрашиваю: «Ты кто, Чугуев?»

«Ты кто?.. Ты кто?.. Ты кто, Чугуев?..» Светофор высвечивал белые столбики с правой стороны дороги. Еще не окончательно стемнело, опустились лишь синие сумерки, они сгладили колдобины, канавы, овраги, слили реку с берегами. Но мост был еще четко виден. С шумом проносились встречные машины, красная пунктирная черта спидометра доползла до цифры сто сорок. «Теперь недалеко. За полчаса доберемся. Считай, дома».

…Летел под колеса асфальт.

«Ты кто?.. Ты кто?.. Ты кто, Чугуев?..»

Когда шел к двери, оставив позади теплую постель, нежность Катиных рук и волос, вдруг услышал:

«Погоди!»

Она смотрела на него ласково:

«Я ночью проснулась и думала: может, не уезжать тебе надо из Лебеднева, а работу менять?»

«Ага!» — подтвердил он, радуясь ее заботе.

«Вернешься из этого рейса и уходи».

«Уйду, — кивнул он. — На самосвал. На нем хорошо заработать можно. Нам ведь сейчас нужно. Вот-вот третий появится!» — и рассмеялся.

«Можно и на самосвал, — подтвердила она. — Надо подумать».

Летел, летел под колеса асфальт.

…Ах, как они тогда работали! Какое это было прекрасное время! Надо было вставать на заре и бежать в цех, быстрее в цех, где захлестывало дело, и не было высшего наслаждения, чем упоение работой… Столкнулись они с Родыгиным, казалось бы, на пустяке, но потом этот самый пустяк вылился в откровенную вражду.

Юрий Петрович начинал с того, что обходил участки. Работа эта была ненужной, и он понимал, что она не нужна, но ничего с собой поделать не мог: хотелось на все взглянуть своими глазами. Потом он шел к себе в конторку, из которой виден был весь операторский зал. В тот день он едва начал читать информацию, как включился директорский селектор и женский голос произнес:

«Товарищ Полукаров, Семен Семенович просит прибыть немедленно».

Юрий Петрович удивленно посмотрел на динамик: он ведь отправил Родыгину расписание дня, как прежде отправлял его и Кривцову… К этому времени Юрий Петрович уже познакомился с Родыгиным. Новый директор понравился ему. У него было живое, подвижное лицо, веселые глаза, и лет ему было всего около сорока, и Юрий Петрович надеялся, что наладит с ним контакт. Кривцов ему не мешал, но сейчас этого уже было мало, сейчас нужен был сильный союзник… Но постепенно Юрий Петрович понял, что Родыгин вряд ли начнет его поддерживать. Сначала его удивило, что новый директор слишком часто созывал начальников цехов, служб и отделов, а те, как правило, одни на совещание не шли, а брали с собой заместителей или плановиков, чтобы вовремя получить нужную справку. Обширный директорский кабинет оказывался забитым до отказа. Долго усаживались, долго готовились, а затем слушали директора.