Миг единый

Родыгин говорил еще что-то в этом роде, Юрий Петрович смотрел на него, на его лицо, до мелочей знакомое, и впервые за все их знакомство ему было не интересно ни слушать его, ни говорить с ним, и наступило такое мгновение, когда словно бы отключился слух, и Родыгин сидел перед ним, как на экране немого кино, — беззвучно разевая рот, показывая яркие, ровные зубы. И еще — снизу Юрию Петровичу был виден темный провал его рта, и лицо Родыгина, как и Лелино, когда он впервые очнулся, показалось ему искаженным, с непомерно выдвинутым вперед подбородком и суженным лбом. «Хоть бы ушел быстрее», — в тоске думал Юрий Петрович и не удивился этому своему желанию, он был к нему подготовлен, потому что такое же чувство испытал раньше к Леле и потом долго о нем думал… Едва он пришел в себя, как Леля стала ему говорить про завод, она говорила весело, считая, что это очень для него важно. Испытания в цехе холодного проката дали отличные результаты. Идея Юрия Петровича — проводить сварку рулонов водородной горелкой, которая перемещается на винте вдоль шва, — прошла великолепную проверку, даже рентген с трудом показывает сваренное место. Можно считать: способ бесконечной прокатки холоднокатаной стали в принципе найден. А ведь это давняя мечта Юрия Петровича. Жаль, конечно, что он не был на испытании, полная победа! Из министерства — поздравительные телеграммы, из Института стали и с других заводов поступают уже запросы. Сначала ему было приятно ее слушать, потом он вдруг почувствовал, что все это ему неинтересно. Вот еще совсем недавно он жил только одним — заводом, а теперь вдруг сразу что-то случилось… бесконечная прокатка стали… Это отлично! Это прекрасно! Еще один шаг к бесконечному металлургическому процессу, но… Он слушал Лелю, постепенно напрягая внимание, и ему становилось все труднее и труднее воспринимать ее слова, и внезапно он подумал: «Хоть бы она ушла».

Когда он впервые так подумал, удивился и сразу же решил: устал, еще очень слаб и не может воспринимать окружающее, как воспринимал его раньше. Леля сразу заметила в нем перемену:

«Ты устал. Спи… Сейчас тебе сделают укол…»

На следующий день он проснулся на рассвете с ясной головой и, вспомнив все, что рассказала Леля, попытался представить, как было в цехе, как текла стальная широкая лента вверх и вниз по петлевому устройству, которое они сами сконструировали. Красивое зрелище! Но как только он представил себе эту уходящую под валки искрящуюся стальную реку, кто-то чужой и равнодушный словно задал ему вопрос: «Ну и что?» Странный, нелепый вопрос идиота-скептика. Им можно обезоружить кого угодно! Эдакая невозмутимость, за которой стоит: «Подумаешь, еще и не такое бывает»… И он словно бы провалился в пустоту, как тогда, после заявления… Было, все уже было. Да, да, точь-в-точь… как тогда, когда и цех холодного проката, и все, что он там делал, — все отъединилось от него, стало чужим, безразличным, неинтересным, ибо он перестал находиться в центре происходящего, перестал быть той осью, на которой вращалось дело. Он не был даже зрителем, просто был в  с т о р о н е… Вот отчего тогда возникла в нем пустота… Но почему же она опять образовалась в его душе? Вынужденная остановка, и только… Леля со свойственным ей чутьем поняла его состояние и больше не пыталась рассказывать ему о заводе. Но вот пришел Родыгин, промямлил несколько невнятных слов и сразу к делу — как идет перестройка и что за эти дни появилось нового. И Юрий Петрович снова почувствовал, что не воспринимает родыгинских слов, они проходят мимо него. Но Родыгин не уходил, ему казалось, что Юрий Петрович слушает его с интересом. И только когда Родыгин произнес имя Николая Васильевича, и, видимо, уж не в первый раз, слух как бы снова вернулся к Юрию Петровичу…

— …Сегодня утром еще раз звонил, очень обеспокоен, спрашивал: не нужна ли медицинская помощь. Я объяснил: все, кто мог посмотреть, — посмотрели, главное теперь — вылеживаться…